Реквием по пилоту
Шрифт:
— Прошу извинения, если оскорбил тебя в лучших чувствах, — добавил Кромвель, по-прежнему скаля зубы, — но я всегда страдал недоверием к разным арифмометрам.
— Ну и ну, — сказал Эрлен. — «Скорчер». Электронное оружие запрещено.
— Скажи это Пиредре, когда он врежет по нам из миллионновольтного, — посоветовал Кромвель. — А Скиф — скаред. На текущие расходы он нам выдал — сколько ты думаешь? — десять тысяч — и все.
Эрлен поднял брови — сумма показалась ему значительной. Оскорбления же, нанесенные Скифу, он оценил в полной мере, но почему-то промолчал — сумбур в
— Хорошо, я успел завернуть к твоей матери и взять у нее еще столько же. На редкость обаятельная женщина, вот уж не скажешь, что ученый. Все равно, ни на одну взятку не хватит.
Эрликон даже зажмурился. Это уже не лезло ни в какие ворота. Его мать, туманная фигура, отстоящая от его жизни на тысячу световых лет, оказывается обаятельной женщиной, у которой запросто можно прихватить десять тысяч на сыновние нужды. Конец света.
— Скиф знает? — спросил изумленный сын.
— Нет, — ответил удивительный маршал. — Для него это будет сюрпризом. Он оставил меня в библиотеке, ну, а я решил уделить время банковским операциям.
Да, теперь можно кое-что понять — людей, которые способны устраивать сюрпризы для Скифа, стоило воскрешать; Пиредра тоже, наверное, оригинал в своем роде — вспомнилась Эрлену фраза из старинного романа.
— Моя мать… — сказал он. — Я не видел ее лет пять точно, а может, и больше…
— Это нехорошо, — нравоучительно произнес Кромвель. — Впрочем, грех общепринятый. Данной мне Богом и людьми властью отпускаю тебе его. Аминь. Сегодня я устраиваю вечеринку по случаю собственного дня рождения и приглашаю тебя. В восемь пятьдесят мы вылетаем из Дортмунда в Стимфал. Я не поклонник портовых ресторанов, вечно в них резиной воняет, пусть будет что-нибудь семейное, с сосисками и джазом. Заводи.
Эрликон положил одну руку на пестро оплетенный руль, другой повернул ключ зажигания. В жизни не водил таких роскошных машин. Не приборная доска, а выставка дизайна.
— Значит, в Стимфал, вот оно что, — подумал он вслух.
— Да, — подтвердил маршал. — Включи «дворники».) Называй меня маршал, потом, возможно, перейдем на более фамильярное обращение.
«Плимут» выскользнул из-под арки и помчался, глотая) мерцающие лунки разметки.
— Ты вообще-то где летаешь? Кроме соревнований?)
— Вообще-то нигде, — ответил Эрликон, не отрывая) глаз от убегающего под колеса полотна. — Я студент ИК, третий курс, у нас поощряется подобная деятельность.
— Значит, ты не профессионал… Хоть летаешь-то за деньги?
— Да. «Бритиш аэроспейс» платит три тысячи за выступление.
— Три тысячи? — Кромвель засмеялся. — А поститься ты не пробовал? На чем ты разбился?
— НАТ-63, «Хевли Хоукерс». — Эрлен почувствовал, что и это покажется Кромвелю смешным, и прибавил: — Маршал, я только еще на третьем курсе. А «скорчер» мы сдаем на пятом.
— Дерьмо твой «Хевли Хоукерс», — отозвался Кромвель философски. — Зачем ты связался? Тяп-ляп — готово. На заднем дворе. А со «скорчером» ты прав. Если Пиредра узнает, какой пушкой нас Скиф одарил, прирежет в пятнадцать секунд.
— Зарежет?
— Конечно. Что же тут удивительного? — Кромвель пожал плечами. — У всех свои слабости. Я, например, люблю по утрам пить кофе с коньяком, тебе нравится пиредровская дочка и самолеты «Хоукерс» — вот уж, на мой взгляд, странные фантазии — ну, а Рамирес предпочитает убивать людей ножом — что делать, все мы разные.
Машина летела вперед, мерно постукивали стеклоочистители, горела подсветка приборов, и Эрликону, как ни странно, было уютно в компании этого вынырнувшего из преисподней насмешника — наверное, оттого, что Эрлен не ощущал потребности внутренне прятаться и изощряться — кромвелевская саркастическая манера, несмотря ни на что, очевидно, предполагала в Эрлене равного собеседника — такого же Кромвеля, возможно, еще чудней и заковыристей.
— Маршал, — решился Эрликон, — вот вы сказали, что воскресли из мертвых. Какие впечатления… ну, как оно там? Извините, это, конечно, дурацкий вопрос.
— Вопрос не дурацкий, а вполне естественный, а там… Как в песне: ничего там хорошего нет.
— Да. А вот еще. Как мы будем вместе летать?
Кромвель ничего не ответил, а вдруг надвинулся, и, прежде чем Эрлен успел сказать "а", маршал вошел в него, вошел с такой легкостью, словно совпали две тени, смешались струи двух рек. Эрликона подхватила волна необычайной ясности и уверенности, черные замки сомнений в душе рассыпались и пропали. Более того, он остро почувствовал все движения мотора, чуткую дрожь рессор, тугое давление колес; нервы добежали до перегибов обводов, до краев и пределов кузова. Рука сама собой переключила скорость, педаль газа ушла в пол. Двигатель завыл фальцетом, Эрлен, по-кромвелевски оскалившись, вывернул руль, на мокром покрытии машину занесло, и метров двести она пронеслась на двух колесах, потом, подпрыгнув, вернулась в прежнее положение. Кромвель покинул Эрликона, все встало на свои места.
Сердце у парня билось о самые ключицы, пот затопил брови и заструился по носу и глазам, пульс горячими толчками сотрясал руки. Эрлен автоматически сбросил газ. Но и Кромвеля, похоже, захватило, он неожиданно приказал:
— Тормози.
Не глуша мотора, оба вывалились под дождь. Эрликон поднял голову, с силой провел ладонью по мокрому лицу, на некоторое время снова почувствовав в себе чужое горло и чужие легкие, неясное торжество наполнило сердце, но тут же отступило. Черная платформа «плимута», откинув крыло дверцы, лила на дорогу желтый свет из салона; пилоты вернулись внутрь. Кромвель произнес загадочно и с печалью:
— С напряженьицем совмещаемся; мне семьдесят, курсант, давай в кабак.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Рамирес Пиредра был гангстером, или, проще сказать, бандитом. Еще он был авантюристом высочайшего класса и, кроме того, — вместе с Лемке, Джентильи, Сталбриджем и прочими — видным деятелем франко-итальянской и международной мафии. Словом, все, что излагалось о нем в документах Скифовой папки, которую так и не дочитал Эрликон, было чистейшей правдой.