Реквием по пилоту
Шрифт:
Главную особенность его натуры Скиф тоже назвал Эрлену, но тот, к сожалению, обратил на это мало внимания, а зря: именно сей причуде было суждено во многом изменить судьбу нашего пилота.
Известно, что сознание — лишь тонкая пленка над пучинами подсознания, которое эту пленку колышет, морщит и даже иногда прорывает. У Пиредры этой пленки не было вовсе. Создавая Пиредру, мать-природа — Гея, Деметра, как ни назови, — решила странно пошутить: выпустить в свет человека, лишенного способности сознавать самого себя, без всякого посредника столкнуть мир телефонов и космических кораблей с изощренностью первобытных инстинктов.
Любой человек многие вещи делает автоматически, не думая. Пиредра так делал все. Не хочу создать превратного представления, будто Рамирес был клиническим идиотом. Если он и был
Естественно, в этот раздел утрат сознания попали все морально-этические условности: честь, совесть и прочие, и тот незанятый уголок личности, который они формируют, был отдан мимикрии — Рамирес без усилий становился кем угодно и когда угодно: верил во всех богов, в зависимости от необходимости, и клялся любыми идеологиями. Перевоплощения его изумляли. Возможно, в нем погиб величайший актер, которого когда-либо давала миру Каталония.
С другой стороны, плата за эти мудреные отклонения была велика. Пиредра был музыкальным виртуозом, играл на любых инструментах, но понятия не имел о нотах. Он говорил на всех европейских языках и сленгах так, что кто угодно принимал его за соотечественника, но читать и писать было для него проклятием. Всю жизнь он гонялся за деньгами, но считали их для него жена и подручные, потому что от цифр ему становилось дурно. Странно представить себе личность, вооруженную столь парадоксальным способом общения с действительностью, и невольно хочется спросить: как же он вообще жил?
Хорошо жил. Пиредра был жизнерадостен, ибо размышления не отягощали его, а могучая интуиция, подлинно звериное чутье, превосходно заменяла ему интеллект. Там, где других подводил расчет, Рамирес не ведал промахов, поскольку отродясь ничего не рассчитывал; поведение его было непредсказуемо, алогично и неоднократно ставило в тупик и уголовный мир, и органы юстиции многих государств. Ущербность обернулась талантом, и кто знает, что могло бы выйти из Пиредры, получи он другое воспитание.
Воспитанием Рамиреса никто, собственно, не занимался. Его отец, Хорхе Пиредра, — контрабандист, пьяница и картежник, родом из Валенсии, тучный, коренастый и черноволосый — не дотянул двух месяцев до рождения сына и скончался во время какого-то выяснения отношений от традиционного крупнокалиберного заболевания. Произошло это обыденным образом, в парикмахерской, и мыльная пена густо перемешалась с разными иными веществами. Мать Рамиреса, Изабелла Сфорца, — дама родовитая, высокая сухопарая блондинка и, между прочим, дипломированный авторитетный эксперт-технолог — вскоре присоединилась к своему супругу. Увы, позднее материнство не пошло ей впрок. Союз их был фантастичен, загадочен, хотя и регистрирован и в церкви, и в мэрии. Как бы то ни было, дело обернулось так, что домом Рамиреса стали улицы Барселоны.
От матери Пиредра унаследовал необычный светло-каштановый цвет волос, да и вообще, он больше пошел в родню Сфорца — ростом, худобой, удлиненным овалом лица. Рамиреса, несомненно, можно было назвать красивым, но красота его была неопределенной, незапоминающейся, разве только глаза — какие-то желтые, взгляд их постоянно ощупывал собеседника и, казалось, хотел влезть в душу, независимо от того, смеялся Рамирес в эту минуту или грустил.
Нельзя сказать, что Пиредра с детства был совершенно брошен на произвол судьбы. Люди, возле которых он рос, относились к нему по-своему неплохо и сначала научили играть на гитаре, а потом и всему остальному. Десяти лет Рамирес оставил за спиной родную Коста-Дораду и половину Средиземного моря и неисповедимыми путями очутился в Калабрии, где сделался любимцем весьма могущественного клана Валлачи. Оттуда, собственно, и берут начало его приключения.
Что и как он делал? В мире, поделенном на сферы семейного бизнеса — профсоюзы, проституция, игорные дома, контрабанда оружия, производство и доставка наркотиков, продажа наркотиков, — Рамирес не занял никакой конкретной ниши, не прибился ни к какой стае. Он предпочитал быть волком-одиночкой — пришел и ушел, везде и нигде. Договор — организовать, убить, уговорить, привезти — исполнение, деньги и — прощайте. Такая методика требует неизменного везения, и оно у Рамиреса было в достатке. Главное — стать настолько своим, чтобы не вызвать и тени сомнения. Входя в любое новое общество, поначалу Рамирес только слушал и запоминал. Память у него была феноменальная, не было случая, чтобы он затруднился процитировать стихотворение, услышанное мельком десять лет назад. Он впитывал информацию и терминологию, все тончайшие нюансы и оттенки, кто здесь главный, кто оппозиция, на кого ориентироваться. На это время у него были две излюбленные маски: рубаха-парень, которому все нипочем, и недотепа интеллигент — блюдо, что не все любят, но все едят. И не было такой компании, где он не был бы почетным членом — от Латинского квартала до биржи наемных убийц в Палермо.
Иллюстрацией может послужить один курьезный эпизод. Как-то раз, унося ноги из очередной перепалки, Рамиресу пришлось смешаться с группой студентов. Дело было в Бомонте, в Штатах. Он попал на экзамен по какой-то экономике и просидел в аудитории минут сорок, слушая вопросы и ответы, после чего встал и сам отправился отвечать. Для него не существовало разницы в понятиях знать и чувствовать, говорил он в полемичной манере, дольше остальных, не очень даже глядя на преподавателя, и получил высший балл. Позже, в беседе со следователем, профессор признал, что незнакомый студент произвел самое благоприятное впечатление нестандартностью подхода и глубиной владения материалом.
Что же, после этапа овладения материалом, согласно методу Пиредры, наступала заключительная фаза — как правило, весьма лаконичная. Вслед за действием всепроникающего и всесокрушающего обаяния в ход шли деньги, обман, взрывчатка «си-16» или же универсальное разрешение любого конфликта — благословение Пьетро Беретта.
Да, интуиция может многое. Но, лишенная последующего осмысления, она, как ни грустно, остается бесплодной. У Пиредры отсутствовал дар творчества. Он не создал ни собственного синдиката, ни новой ветви подпольного бизнеса; несмотря на свои музыкальные таланты, не придумал ни одной мелодии. Подобно Гарринче, Рамирес знал блистательный, но единственный финт — вклиниться в чужую струю, выхватить куш и выйти сухим из воды. Иссякала струя — вместе с ней иссякал и Рамирес, одаренность его всегда носила некий паразитарный уклон.
Приходится признать, что эксперимент матери-природы принес довольно скудные результаты. Феномен бессознательного человека выродился хотя и в крайне удачливого, но в целом заурядного бандита. В итоге всех махинаций и душегубств в возрасте шестидесяти семи лет Рамирес бесславно окончил свои дни — через год после войны, летом, на тридцатом этаже отеля «Мексикана», Англия-VIII, его застрелила красотка Фонда — робот-хранитель в ту пору уже опального маршала Кромвеля. Похоронили Пиредру там же, неподалеку, в Глостерфилде, на маленьком католическом кладбище. Возможно, кто-то из старых экскурсоводов и припомнит, что где-то здесь похоронен известный гангстер, но точно указать его могилу вряд ли кто-нибудь возьмется.
Однако ставить точку в этой истории было бы рано. Сорок лет спустя после выстрелов в «Мексикане» Эрих Скиф приступил к своим исследованиям и вступил с Рамиресом в весьма своеобразные отношения, не поняв которых нельзя понять и того, что произошло с Эрликоном. Сейчас речь пойдет о научной работе, читать о ней всегда скучно, и я не обижусь, если вы просто пролистаете эти страницы. Итак —
Скучная интерлюдия ПРОГРАММА, или Как Скиф Пиредру воскрешал Скифа произвела на свет мало кому известная технократическая цивилизация, прекратившая существование задолго до начала всех наших событий. Судя по некоторым данным, там была предпринята попытка спасти мир путем сотворения бога из машины, для чего и были созданы четыре необычайно совершенных и компактных искусственных интеллекта. Судьба двух неизвестна, а двое дошли до людей, посаженные на антропоидную основу; один из них и есть Скиф. Это, разумеется, не имя, а номенклатурный псевдоним, имя же — Эрих Левеншельд — также выбрано абсолютно произвольно; точный возраст известен, пожалуй, только ему самому, и это, несомненно, только к лучшему, поскольку, как известно, вечность — звук не для земных ушей.