Реквием по шестой роте
Шрифт:
То, что сегодня возраст немощности в развитых странах отодвинулся далеко за шестьдесят, позволяет, как ни странно, растянуть младшим поколениям комфорт детства и беззаботность юности. Сегодня семнадцатилетний подросток кажется еще совсем юнцом, а двадцатипятилетний студент никого не удивляет. А ведь еще в начале прошлого века нормальным возрастом для начала трудовой биографии считались шестнадцать, а то и четырнадцать лет. Инженеры покидали стены университетов в двадцать лет. Такова была суровая необходимость. Надо было восполнять естественную убыль…
Помню, как меня поразило, что большинство
…Отношение к больным, к болезням вообще — один из главных показателей духовной зрелости государства. Я помню, как смеялся в советское время над вычитанной в журнале «Здоровье» фразой, что из-за обычного гриппа СССР в год теряет не то два, не то три рабочих дня, или сколько-то там миллионов рублей не созданного из-за этого ВНП. Тогда мне это казалось проявлением «совкового маразма». А совсем недавно в серьезном медицинском журнале я прочел статью о том, что в крупных японских корпорациях разворачивают собственные медицинские центры, чтобы прямо на предприятиях вести медицинское наблюдение за персоналом, так как слишком велики убытки, связанные с невыходом сотрудников на работу по болезни. Поэтому же в капиталистических Японии, Германии, Франции, Голландии и еще целом ряде стран уже введена или активно вводится система обязательной ежегодной диспансеризации населения, которую они посчитали необходимым перенять у Советской медицины…
А у нас, в России, после введения «страховой медицины» сегодня мечтают хотя бы об обязательной диспансеризации школьников. Об остальных речи просто не идет…
Из статьи в медицинском справочнике: «…Каждый второй умерший от рака мог бы жить, если бы он был продиагностирован на ранней стадии болезни. Простейшим способом своевременного выявления онкозаболеваний на ранних стадиях в СССР являлась всеобщая диспансеризация…».
Сегодня средняя продолжительность жизни мужчины в России всего пятьдесят семь лет.
Осторожно интересуюсь у знакомого врача фронтовыми судьбами лежащих в отделении ребят.
Тот, без кистей, конопатый — сапер. Отслужил в Чечне год. Весной их вызвали в одну из местных школ. Перед занятиями кто-то из учителей совершенно случайно обнаружил установленную ночью мину. Боевики свято следуют завещанию убиенного «дядюшки Джо» — Джохара Дудаева, что чеченцу для жизни больше трех классов не надо…
При первом же осмотре мины стало ясно, что установили ее на неизвлекаемость. Надо взрывать на месте, но директор школы буквально умоляла саперов этого не делать. Школу с таким трудом восстановили…
Саперы решили попробовать.
Они смогли снять основную мину, разрядить почти все ловушки, кроме одной, той, которая взорвалась прямо в руках сапера.
Здесь, в госпитале, хирурги сделали почти невозможное — из остатков раздробленных костей и мышц сформировали новые пальцы. Всего по два на руку, но даже это — медицинское чудо. С ними парень уже не беспомощный калека, который даже ширинку без посторонней помощи расстегнуть не сможет…
Крепыш с аппаратом Илизарова — десантник. Был ранен снайпером при одной из зачисток.
Худенький, без ноги — его БТР четыре месяца назад подорвался в Грозном на мощном фугасе…
Все они попали сюда после целой череды медсанбатов и прифронтовых госпиталей, где врачи боролись за их жизни, вытаскивали из шока, выполняли первые, самые необходимые операции. И здесь, в госпитале, специалисты высочайшего класса зачастую фактически заново формируют их тела, пытаясь вырвать их у инвалидности, увечности…
…В Истории Великой Отечественной войны прочитал, что войну выиграли раненые и солдаты 1895–1890 года рождения…
Врачи.
Технологи госпиталя. У каждого свой путь к госпиталю. Редко у кого сразу со студенческой скамьи, из ординатуры. У большинства через десятки гарнизонов, дальних «точек», батальонные и полковые санчасти. У многих за спиной раскаленные госпитальные модули и палатки Афганистана. Десятки выходов на «боевые», где часто приходилось резать, сшивать, обезболивать, интубировать прямо под огнем душманов. Где некоторые сами, поймав душманскую пулю или осколок, теряя сознание от боли, еще успевали вколоть раненому бойцу промедол и последним движением гаснущего сознания зажать кровотечение резиновой удавкой жгута…
Здесь по возрасту врачей можно почти безошибочно определить, кому какая война досталась.
Капитаны и майоры — те почти сплошь «чеченцы». У каждого по нескольку командировок на горящий Кавказ.
Кто чуть постарше уже — помнят Карабахские засады, разрушенный землетрясением Спитак, жару июльских Бендер и Абхазский зной.
Ну а те, кому за сорок, начинали еще с Афгана, Эфиопии, Никарагуа, Сирии…
Есть вообще экзотические персонажи. Один из реаниматологов несколько лет отслужил во вьетнамских джунглях, другой хирург больше пяти лет работал в Африканской сельве.
«Я на неграх так руку набил, как ни на одних морских свинках в институте не получится!» — мрачно шутит он. Его действительно считают одним из лучших хирургов. В Африке местные прозвали его «чудо-доктор»…
Вот этот огромный совокупный врачебный опыт и есть главная «технология» госпиталя, его ноу-хау. В нем накоплен уникальный опыт лечения любых, самых разных и экзотических болезней, травм, ранений и поражений. Именно поэтому даже новорусские олигархи и министры, которым доступны любые самые фешенебельные клиники Америки, Германии, Швеции, Японии, предпочитают в серьезных случаях ложиться сюда, в госпиталь.
Здесь лечил свою изъеденную гепатитом печень Березовский. Здесь почти с того света вернули Кобзона. В коридорах Госпиталя видели и Татьяну Дьяченко, и Кокошина, и Чубайса, и еще десятки разных министров, депутатов, банкиров и олигархов…
Но я бы сказал неправду, если бы попытался представить госпиталь этаким оазисом без забот и проблем. Нет. Скорее он напоминает крепость в осаде. Госпиталь, как и всю нынешнюю российскую медицину, осаждает нужда, разруха и безденежье.
Врач получает мизерную зарплату. Медсестры еще меньше. При этом на них лежит самая тяжелая и грязная работа. В тех же хирургических отделениях медсестра должна за смену сделать сотни уколов, десятки перевязок, обеспечить подготовку больных к плановым операциям, прием послеоперационных больных. Это почти каторжный труд.