Реквием по Жилю де Рэ
Шрифт:
Жиль:
— Обложенный псами, олень предстает в самом несчастном своем виде: бока его вздымаются, ноги дрожат и едва могут держать его. Собаки постепенно перестают опасаться его, они смелеют и сужают круг, затем самая храбрая из них приближается. Вторая, третья… Стая снова гонит оленя. В исступлении он забегает прямо в реку или пруд, навстречу верной смерти. Ледяная вода сковывает тело, делает его подобным деревянной статуе. Скоро он умрет: сначала его искусает торжествующая свора, затем пронзит острый кинжал. …Вот каким я был тогда, брат Жувенель. Вот каким стал бедный маршал де Рэ… В юности я участвовал в гоне оленей в лесах Шантосе, я видел затравленного оленя. Никогда не забуду их глаза перед смертью. Когда она была уже совсем близко, две чудесные крупные слезы выпали из них. Это была благородная и мучительная смерть. Тогда я не знал, какой смертью придется умереть мне…
—
— Неожиданно я остановился и повернулся лицом к преследователям, как тот олень. Я устал скрываться, хитрить, следовать советам своих приближенных, таких же негодяев, как и я сам. От грабежей и обманов герцога, монсеньера Бретонского! Да, брат, я вдруг понял, что многие годы с терпением ростовщика герцог подкрадывался к моим владениям. О, я сам помогал ему в этом! Я решил вернуть свою собственность, начав с Сент-Этьен-де-Мэр-Морта.
— Силой оружия?
— Это имение купил у меня Годфруа Леферрон, личный казначей герцога. Он заплатил не всю сумму, я не требовал с него ее вторую часть. Я почти никогда не напоминал своим должникам об их задолженностях, считая это недостойным и полагаясь на честность покупателей. Но на этот раз у меня не хватило терпения. Было ясно, что в скором времени Сент-Этьен перейдет к герцогу, несмотря на все его обещания. Поддавшись вспышке гнева — а может, ясновидения! — я поднял свое войско. Мы выступили ночью, чтобы напасть на противника неожиданно. Мы заняли лес вокруг Сент-Этьенской церкви. Вскоре новый владелец замка вышел из крепости вместе со своей свитой. Они направлялись на мессу.
— Вы знали, что братом этого казначея был Жан Леферрон, клерк, посвященный в духовный сан?
— Да. Сийе пытался удержать меня, он твердил, что я противопоставлю себя церкви. Такого же мнения был одни из старинных моих собратьев по оружию. Им не удалось поколебать меня. Когда месса подошла к концу, мы с Сийе и Ленано врезались в толпу, я занес топор над Леферроном и завопил: «Попался, развратник! Ты обижал моих людей, ты их грабил! Выйди из церкви, или я убью тебя!» Я протащил его по паперти и выгнал наружу. Перед замком я заставил его встать на колени и велел его людям опустить мост. Моим воинам оставалось лишь выйти из леса и завладеть замком.
— Этим вы решили свою судьбу.
— Этого я и хотел!
— Свидетели рассказывали, что вами двигала не столько ярость, сколько обыкновенное ребячество.
— Я действовал в здравом рассудке.
— Если монсеньер Бретонский и хотел вашей гибели, то надо признать, что вы сами предоставили ему отличный повод, чтобы уничтожить вас.
— Но я устал даже от самого себя. Я совершенно искренне желал своей смерти!
— Всем сердцем? — спрашивает монах.
Он поворачивается к окну и снова открывает его, чтобы поглубже вдохнуть прохладный воздух, остудить глаза, воспаленные бессонницей и яркими свечами. Звезды кажутся теперь далекими-далекими, луна переместилась, тени поменяли свое расположение. Только одно окно светится на фасаде: видно, там заболтались… Над речной гладью и близлежащими домами носятся чайки, их крылья иногда задевают остроконечные крыши. Причаливает баркас с черным парусом, кто-то выпрыгивает из него. Это самый тяжкий для дозорных час, сон одолевает их страшно… Еле сдерживая зевоту, они прохаживаются взад-вперед, приставив пики к бойницам. Со стороны деревни раздается приглушенный шум: появляются повозки тех, кто хочет первым занять самые удобные места возле трех виселиц. Святому брату хорошо известен этот странный вид человеческого любопытства… Его голос нарушает тишину:
— Нет, монсеньор, вы вовсе не хотели умирать. Вы же сохранили Леферрона заложником, заточив его вначале в Машкуле, затем в Тиффоже, подальше от Бретани.
— Я собирался убить его. Мне глубоко претила его трусость. Только благодаря Сийе я не сделал этого… Понимал ли я, что творилось в моем сердце? Я подчинялся его порывам, а потом другие урезонивали меня… Я устал от этого, брат Жувенель.
27
АРЕСТ
Жиль:
— Святой отец, я вовсе не рассчитывал на то, что мои преступления останутся безнаказанными. И именно поэтому предпринял последнюю попытку спастись самому и спасти одновременно тех, кого я увлек за собой в грех.
— Это было вашим последним шагом.
— Я смиренно молил (впервые за всю жизнь) монсеньора герцога дать мне аудиенцию. Он ответил, что охотно выслушает меня. Я должен прибыть в Жосселен, где он в то время находился вместе со своим двором. Сийе и Бриквиль почуяли западню, они упрашивали меня не ехать, говорили: «Герцог усыпит вашу настороженность ласковыми словами, но не сдержит своих обещаний. Он схватит вас за пределами крепости, на дороге или на постоялом дворе. Пока вы держите у себя Леферрона, с вашей головы не упадет ни один волосок, вот в чем ваше спасение».
— Но герцог уже приговорил вас к штрафу
— Он знал, что я не мог уплатить их. Но я рассчитывал на его снисходительность. Он всегда поддерживал меня. Когда были опубликованы письма, содержащие королевское вето на продажу земли, он оспаривал их законность, их распространение на мои бретонские владения. Помимо всего, он назначил меня главным военачальником своего герцогства. Я был одним из Лавалей и кузеном Монфора, то есть состоял в родстве с ним. Я думал так: «Он разбогател на моих несчастьях, но ему совсем не нужно, чтобы меня вдруг не стало на свете. Я его друг, человек его ордена, его рыцарь». Но бывали минуты, когда я опасался предательства с его стороны. Я говорил себе: «Он не принял королевских писем с вето на территорию герцогства, чтобы не потерять отнятых у меня поместий!» Даже получив разрешение на встречу в Жосселене, я опасался ехать туда, так велик казался мне риск. Мне думается, без наставлений Прелати я так и не двинулся бы с места.
— Он советовал вам противостоять герцогу?
— Я умолял его вызвать Баррона и спросить у него, нужно ли мне отправляться в это путешествие, есть ли у меня шанс вернуться в Машкуль.
— Что он ответил?
— Что я могу отправляться в путь безбоязненно: герцог не схватит меня. Когда мы прибыли в Жосселен, я велел Франческо снова вызвать Баррона, и тот подтвердил, что я поступил правильно. Герцог принял меня, выслушал, не прерывая, но сам при этом глядел в сторону. Я попытался защитить себя и объяснить всю нелепость своего нынешнего положения. Напомнил ему о нашей многолетней и плодотворной дружбе, о своей преданности, которую я подтверждал много раз, упомянул заслуги моего семейства, наше рыцарское братство, наше родство. Он согласно кивал головой. Я сказал ему, что его герцогство стало сильнее благодаря именно мне. Что крепость Шантосе и другие подвластные прежде мне территории стоили большего, чем те суммы, которые он отдал мне за них. Он ответил с грустью в голосе: «Мой бедный Жиль, доводы, которые вы сейчас привели, совершенно верны. Я их не оспаривал. Однако я хочу, чтобы вы приняли во внимание, что я всегда высоко ценил вашу службу и долгое время именно поэтому защищал вас от нападения короля. Но наши отношения вассалитета были нарушены вами: вы подняли войско без моего приказа, чтобы совершить покушение на моего казначея! Что же мне оставалось делать, дорогой кузен? Оставь я вашу выходку без ответа, я прослыл бы малодушным, потерял бы свое реноме. Мало того, епископ заподозрил бы меня в потворстве вашим темным делам. Согласитесь, что наложенный штраф — довольно мягкое наказание, я мог бы проявить больше суровости… Я наслышан о ваших денежных затруднениях. Но я не собираюсь вас разорять, дорогой Жиль». Я попросил уменьшить сумму, не лишать меня последнего в случае, если я не смогу заплатить. Я уговаривал его простить меня на этот раз, сказал, что захват в Сент-Этьене не имел целью прогневать церковь, но отплатить Годфруа Леферрону, не вернувшему долг. Герцог упрямился: «Факты таковы, дорогой кузен». По поводу штрафа мне не удалось выжать из него ничего, кроме покачиваний головы и расплывчатого обещания «не разорять». Напрасно я пытался нащупать чувствительное место: «Что у меня останется после того, как я заплачу этот штраф?» Он прошептал: «Тиффож и Пузож». Я вскрикнул: «Возможно ли маршалу Франции, главному военачальнику Бретани просить денежной помощи у своей жены?» Но все было решено, продумано этим хитрецом заранее. Кроме того, он заставил меня думать, что наказание ограничится этим огромным штрафом. Я уезжал из Жосселена с этой обманчивой надеждой.
— Вы не знали, что епископ Нантский уже действовал против вас?
— Меня известили, что епископ предпринял пасторский объезд и что в каждой области он тайно опрашивает жителей на мой счет. Его посланцы были замечены во владениях Рэ, вокруг моих замков, и повсюду они расспрашивали обо мне. Зная характер герцога или полагая, что знаю его, я считал, что опасение скандала остановит его.
Франческо Прелати:
— После поездки в Жосселен мы были подавлены. Все мы, сколько нас оставалось, отныне чувствовали себя побежденными. Один Жиль не унывал. Возможно, утешая нас, он и сам пытался утешиться, беспрестанно повторяя слова о дружбе с герцогом, о том, что тот еще должен ему большую сумму за Шантосе. Хотел ли он доказать нам возможность скорого обогащения? Мне никогда не удавалось отделить в этом человеке безумство от хитрости, это был непостижимый характер, соединивший в себе, по крайней мере, три ипостаси этого человека. В глубине души я уверен, он предчувствовал наше бегство, нашу возможную измену, он делал все, чтобы удержать нас в Машкуле. В нем сквозила горькая ирония старого Краона — которого он часто вспоминал с ностальгическим восхищением… 29 июля, по завершении своего расследования, епископ обнародовал письма, в которых Жиль обвинялся в еретичестве и содомии. Шпионы доставили нам копии этих писем.