Реквием
Шрифт:
Из устья игрушечной печи на меня смотрели три очаровательных приплюснутых мордашки премилых собачек. Мама, совсем маленькая, не больше кошки, в ответ на мое появление вышла из печки и, извиваясь, приблизилась ко мне. Вслед за ней, как из сказки, переваливаясь на крохотных лапках, вышли два крошечных щеночка, такие же черные, как мама, с такими же, как у мамы рыжыми подпалинами над глазами.
Я присел. Мама подошла ко мне и обнюхала мои руки. Затем стала облизывать маленьким шершавым язычком мой палец. Как раз в том самом месте, где был струп после пореза! Палец
Колченогий хозяин, помогая отцу укладывать на постеленную солому сухие кирпичи, сказал:
– Дней через десять сможешь забрать песика. - и кивнул в мою сторону.
– Уж больно щенята ему понравились.
Отец ответил коротко:
– Побачим.
Ровно через девять дней за ужином я заявил родителям:
– Завтра десятый день. Пора ехать за песиком.
– Я что, должен идти к председателю и просить пару лошадей, чтобы привезти пса? - вопросом ответил отец.
– Тогда я пойду пешком.
Дорогу через Брайково я знаю. В Боросяны бегаю сам. А весной под самыми Климауцами был, когда за сороками в лес ходили. Под Климауцы я попал, потому, что заблудился из-за своеволия. Но это было не так уж важно.
Но родители сказали, чтобы я выкинул дурости из головы. Но выкинуть дурости из моей головы я так и не смог. До сих пор. В моей жизни было около трех десятков собак. От простых дворняг до породистых и самых экзотичных. Но до сегодняшнего дня я не могу забыть три черные милые приплюснутые мордашки с рыжими подпалинами над глазами, выглядывающими из устья игрушечной русской печки.
Было начало летних каникул после третьего класса. Я играл с ребятами на просторной площадке возле сельского клуба. Меня окликнул отец, возвращавшийся из правления колхоза. Я подбежал.
– Завтра поедем к Алеше, в Сороки. На "Победе".
В Сороках учился мой брат Алеша. Он оканчивал медицинский техникум, где учился на фельдшера. Ему оставалось только сдать экзамены. А на зеленой "Победе" по всему колхозу катался председатель Анисько Твердохлеб. Катался, сколько влезет. Правда, в селе его все называли просто - Анисько. Но главнее председателя мы упорно считали Павла из Боросян, который восседал за рулем машины. Все наши попытки приблизиться к "Победе" пресекались одним его "Ф-ш-ш-ш". Так в селе гоняют кур с огорода.
– А Павло не фышкнет? - спросил я отца.
– Не фышкнет, - улыбнулся отец, - меня посылают в сельхозснаб, а Гриша Маньчин едет на какой-то завод.
Гриша Манчин был колхозным механиком, больше по старым моторам. Гриша был намного старше отца, фамилия его была Твердохлеб. Но фамилию его в колхозе помнил только бухгалтер. Все село называло его Гриша Маньчин, так как его седую сгорбленную древнюю маму звали Манькой. Но больше в селе её знали как Воренчиху.
Я хотел еще остаться и поиграть, но отец решительно сказал:
– Пошли, тебе надо ноги и шею отмыть, а то могут не пустить в Сороки.
Я понимал, что отец шутит насчет пропуска, но с ногами и с шеей все было серьезно. Отец просто мог не взять меня с собой.
Рано утром к нашим воротам подъехала зеленая "Победа". Сам Павло, не раз гонявший меня от машины, распахнул заднюю дверку машины.
– Сидайте! Тилько обтопочите ноги вид порохив!
– и, обращаясь только к отцу, продолжил.
– Двери крепко не гупай. Закрывай легэнько, но с потягом.
Поехали. Возле правления колхоза нас должен был ждать дядя Гриша. Возле мостика у правления стоял незнакомый мужчина в наглаженном синем костюме. Дяди Гриши не было. Павло остановил "Победу". Каково же было мое удивление, когда на переднее сиденье, где обычно сидит председатель, стал садиться человек в синем костюме.
– Доброе утро! И счастливой нам дороги!
Это был дядя Гриша. Всю жизнь я его видел только в комбинезоне, засаленном настолько, что весь лоснился, сплошь пропитанный маслом и мазутом. Взрослые говорили, что когда-то комбинезон был ярко-синим, почти голубым. Получил его в подарок дядя Гриша на Октябрьские в первые колхозные годы. А вручал его Грише бывший председатель, его сосед Назар Жилюк.
От правления Павло повернул направо, в сторону Брайково. Но на развилке он снова повернул вправо. Мы поехали в сторону Боросян.
– Наверное еще кого-то должен взять. - подумал я и придвинулся к отцу, освобождая место. Но мы уже проехали Боросяны, миновали хаты Чижика и Гарапки, пересекли небольшой старый мостик. Дальше дорога была абсолютно гладкой. Я оглянулся. За нами разрасталось густое облако пыли. Пыль была настолько густая и легкая, что на подъеме после поворота через боковое окно я видел длинный пыльный шлейф, лишь слегка сдвинувшийся от дороги на зеленое пшеничное поле.
Проехали Городище, в котором я уже был несколько лет назад. Я приезжал сюда на телеге с отцом, который продавал колхозную рыбу. Затем был длинный спуск, в конце которого под мостом протекала небольшая речка. Затем вновь последовало село.
– Кришкауцы, - сказал отец, -- отсюда родом тетя Женька, жена Василька Горина.
Затем последовал целый ряд сел, из которых мне запомнились два названия: Григоровка и Рубленица. Наконец мы выехали на окраину Сорок. Город, казалось, разместился далеко внизу. Он был гораздо больше Могилева. Город был окружен огромной дугой Днестра. Так далеко от дома я еще не уезжал.
Начался длинный, крутой и извилистый спуск. Мои руки с силой вцепились в спинку сиденья, на котором сидел дядя Гриша. В самом низу отец попросил Павла остановить машину. Отец вышел, аккуратно захлопнув дверцу машины. Павло с удовлетворением вздохнул. Через некоторое время отец вернулся.
– Все у них готово, на обратном пути заедем и заберем. И документы уже будут подписаны.
Спустились почти до самой реки. Павло притормозил:
– Нам налево, а вам направо. Здыбаемся на этом месте в три часа.