Реквием
Шрифт:
Из года в год, вновь и вновь Купчака, Архипку и отца принимали в почетные пионеры, повязывая им красные галстуки. Однажды, выступая перед нами, Архипка говорил, как-то растягивая слова. В какой-то момент среди учителей возникло небольшое замешательство, которое прошло мимо нашего сознания.
По дороге домой я шел в нескольких шагах сзади отца и дяди Фили. Они что-то оживленно обсуждали и смеялись. Идущий навстречу наш сосед, спросил их:
– Ну что, снова вас приняли в пионеры? А Архипку тоже? Чему вы смеетесь?
– Приняли. А Архипку, наверное, в последний
– ответил Купчак.
– Отчего же? Ведь он выступает в каждом классе.
– Сегодня он пришел в настроении, видимо угостили. В результате он перепутал, кто вырезал звезды на спинах красных.
Сосед так же весело засмеялся. Мне стало очень обидно за Архипку. В последнее время его иногда слегка пошатывало, но от этого он становился только добрее. Я был твердо уверен, что все просто завидуют его воинской доблести.
Не помню, приглашали ли впоследствии Архипку на сборы отрядов? Мы закончили семилетку и учились в Дондюшанах. Но уверен, что без Архипки было скучно и неинтересно. В наших глазах он был гораздо более мужественным и умелым воином, чем остальные.
Мы не верили, что Архипка так просто пришел с войны, не захватив с собой винтовку или шашку. Его, недоступная нам, мастерская будоражила наше детское любопытство. Мы приникали к мутному стеклу оконца и до слезотечения вглядывались с сумеречную темень его мастерской.
Мы знали наизусть, где, на какой стене и на каком гвозде висят его топоры, рубанки, кузнечные клещи, отвертки, ключи, какие-то разные крючки и приспособления. Давно не мытое стекло окошка затрудняло обзор и усиливало буйство нашего воображения.
Мне уже много лет. Уже давно нет Архипки, как нет и его дома. На том месте стоит высокий, светлый дом. Там живут другие люди. Пожалуй, я уже старше Архипки.
У меня великолепная домашняя мастерская с множеством различных инструментов, дрели, болгарки, заточные устройства различного назначения, газо- и электросварка, токарный и сконструированный мной плоскошлифовальный станки и многое другое.
Но до сих пор меня не покидает желание еще раз всмотреться в то запыленное с нитями паутины оконце, а затем войти в заветную дверь, увидеть и своими руками потрогать все то, что находится в волшебной мастерской настоящего мастера из моего детства.
Пришел он на Землю оставить навек
В истории мира автограф.
Простой с объективом в руках человек Прекрасного дела - фотограф!
Вл. Луговский
Аркаша
Мы довольно точно рассчитывали время, когда он появлялся в селе. Каждый раз это было в воскресенье, либо по редким праздникам. Как правило, накануне он добирался на попутках в Мошаны, что в четырех километрах от нашего села. До вечера успевал раздать сделанные фотографии.
Ночевал всегда у Гамлявого, в самом центре села. Я его никогда не видел, но в Елизаветовке имя Гамлявого было на слуху. У Гамлявого часто останавливались на ночлег наши сельчане, если надо было ранним утром попасть в Могилев на базар.
Утром в Мошанах он принимал заказы на увеличение, фотографировал. До Елизаветовки был час хода. С одинадцати часов мы его уже ждали на краю села. Потом спускались метров на сто ниже до поворота вдоль лесополосы. Оттуда прямая дорога просматривалась почти на километр. Если он долго не появлялся, мы тихим ходом шли до прогалины в двустах метрах от села. Там мы садились на краю канавы и ждали.
Наконец на дороге появлялась его сутулая фигура. С криками: "Аркаша! Аркаша!" мы устремлялись навстречу. За плечами его на ремне косо висел треножный деревянный штатив с выдвигающимися ногами. В одной руке Аркаша нес портфель, в другой кожаный потертый футляр с фотоаппаратом.
Когда мы подбегали, каждый старался пристроиться к его левой руке, чтобы нести фотоаппарат. Отдав футляр самому, по его мнению, надежному, Аркаша отдавал портфель, а затем снимал через голову и отдавал счастливцу штатив на ремне.
По дороге он заинтересованно и подробно расспрашивал нас, кто в селе умер, у кого в семье родился малыш, будут ли скоро свадьбы. Его интересовало, казалось, все. Особенно его интересовало, кто из служивых прибыл на побывку, к кому приехали на воскресенье родственники из Первомайска или Димитрешт. Мы давали ему подробную информацию, заодно указывая, кто где живет. Но он и без нас знал людей и их дома.
– Тебе когда в армию?
– спрашивал он самого старшего из нас. У самого младшего интересовался, когда у того свадьба. Мы весело смеялись.
Смеялся с нами и Аркаша, широко показывая огромные редкие зубы. Передний верхний зуб был покрыт золотой коронкой. Оттопыренная тяжелая нижняя губа при смехе подтягивалась к зубам. Лицо его в такие минуты, несмотря на начавшую отрастать после бритья синюю щетину, становилось почти детским.
Притягательность его облика не умалялась ни длинным крючко-образным, изогнутым у кончика, носом, ни горбиком спины справа. Огромная, с редкой проседью, кучерявая шевелюра, едва прикрывала большие, слегка оттопыренные тонкие уши.
Нам казалось, что именно таким должен быть настоящий фотограф. Невысокий, с вытянутой вперед, как будто он вглядывается в матовое стекло фотоаппарата, головой. Светло-серый костюм и слегка запыленные рыжие туфли дополняли портрет Аркаши.
Войдя в село, он направлялся к тем дворам, где брал заказы. Мы забегали вперед и предупреждали криком: Аркаша-а! Заказчики выходили к воротам. Аркаша подходил, усаживался на лавочки возле калиток. Он помнил своих клиентов, здоровался по имени. Открывал заветный портфель. Вытаскивал несколько толстых, подписанных карандашом, пакетов от фотобумаги. Голоса смолкали.