Реквием
Шрифт:
А в шестилетнем возрасте едва не случилась непоправимая трагедия, которая могла могла охватить все село. В один из знойных засушливых дней, когда весь колхоз вышел на уборку хлеба, я, будучи старшим в компании нескольких детей, нашел дохлого кота.
Мы решили его зашмалить, как взрослые шмалят зарезанную свинью. В конце нашего двора стояла большая скирда только привезенной соломы. Под ней мы и решили ошмалить "свинью". Обложив кота соломой, я собирался чиркнуть спичкой. Соседка тетя Маша Ставнич случайно увидела нашу возню и поспешила посмотреть. В результате, без преувеличения, село было спасено.
Сейчас
Тогда я стал более осторожным и осмотрительным в манипуляциях с огнем, но страха так и не было. Настоящий, леденящий душу, лишающий воли, страх перед огненной стихией, пришел ко мне через шестьдесят лет, когда бушующий огонь с клубами черного дыма за короткое время сожрал собственность одних из самых близких мне людей. Дважды. Спасибо, что без жертв.
В послеобеденное время детей никто не укладывал спать. Мы носились по дворам до полного измора, или, как говорят, пока не кончался бензин. Тогда просто падали, где придется.
Странно, но, при моей анархичности, с далекого детства до сих пор для меня остаются незыблемым законом напутствия родителей о недопустимости ложиться на сырую землю и пребывать на сквозняках. Если сырая земля мне была понятна, то, что такое сквозняк, я уразумел после того, как, играя до полудня с мальчишками у соседей между домом и длинным сараем, почувствовал очень сильный озноб, который прошел только после длительного лежания на солнцепеке.
Дома у меня было несколько излюбленных мест для моего одиночества. Для каждого времени года были свои убежища. В первую половину лета я любил солнечные, прогреваемые места. Особенно нравилось ложиться на широкой прогалине между метровыми кустами веничины (Кохия, веничная трава). Из года в год веничина росла на месте развалин старого дома деда Ивана, со стороны Гусаковых.
Уже к десяти часам утра летом прогалина прогревалась. Прогалина была также излюбленным местом кур. Они копошились в разбитой до мелкой пыли земле, освобождаясь от мелких паразитов, выбивая довольно глубокие округлые ямки.
Отряхнув с себя набранную пыль, куры ложились на бок, вытянув в сторону ногу и крыло. Закрыв глаза, они надолго замирали. Прогнав кур, чем вызывал сварливое недовольство петуха, босой ногой я загребал пыль в ямки, выравнивая будущее лежбище. Напоследок, возмущенно прокукарекав, петух боком, оглядываясь на меня, следовал за своим гаремом.
Я вытягивался на самом солнцепеке, подставив лучам спину у подножья противоположных солнечной стороне кустов веничины. Несмотря на то, что верхушки кустов, слегка накренясь, шевелились на ветру, у подножия был полный покой.
Село накрывала тишина, изредка прерываемая петушиными голосами, одиночным дальним лаем собаки, тарахтением проехавшей по селу телеги. Эта тишина, запах земли и, разливающееся волнами по телу, солнечное тепло действовали на меня одуряюще. Не хотелось ни о чем думать, забывались, отодвигаясь куда-то на задний план обязанности по двору, испарялась вечно подгонявшая меня необходимость куда-то бежать, что-то творить.
Оставался только я. Наедине с солнечными лучами, проникающими в меня, будившими во мне знакомую и каждый раз незнакомую истому, разливающуюся в груди, перекрывающую у диафрагмы дыхание, заполняющую собой все мое существо..
Припекало. Перевернувшись на спину и стряхнув с живота щекочущую пыль, я, отталкиваясь пятками, отползал слегка назад, задвигая голову в тень кустов. Открывал глаза. Воздух под кустами казался зеленоватым. Сквозь густоту веничины пробивались лишь редкие косые лучики солнца, обозначенные частицами поднятой мной летучей пыли. Наваливалась полудрема, переходящая в прерывистый поверхностный сон.
Между тем солнце поворачивалось и светило уже со стороны головы. Мое тело накрывала тень слегка наклонившихся кустов. Перегретая на солнце кожа охлаждалась, вызывая легкий, но неприятный озноб. Я растирал руки. Гусиная кожа медленно расправлялась, волоски на предплечьях ложились на кожу. Голова еще находилась в плену тупой заторможенности.
Надо было вставать. Донесшийся со двора кроличий запах напомнил о моей вечной обязанности их постоянно кормить. Предстояло бежать с пустым мешком в лесополосу. На узкой полоске между лесополосой и кукурузным полем я быстро набивал мешок сладким пыреем и куриным просом. Траву набивал туго, утрамбовывая ногой в мешке, придерживая двумя руками. Верхнюю треть мешка наполнял щиром, который надо выложить в первую очередь, расстелить и провялить на ульях до завтра.
Кормушки набивал доверху, затем наливал полные жестяные консервные банки водой, чтобы сами кролики, не доевшие траву и не допившие воду, стали свидетелями моей заботливости перед пришедшими с поля родителями. Поднявших отчаянный писк, цыплят успокаивал очередной порцией мешанки. На сухое место в загородке спешно кидал поросятам охапку щира, благо их ужин входил в обязанности пришедшей с работы мамы.
С ведрами выбегал на улицу, вдоль которой возле колодцев уже мельтешили фигурки моих сверстников, так же готовящихся к встрече родителей. Мы брали воду из ныне засыпанной Франковой кирницы, располагавшейся в метрах пятидесяти от наших ворот.
В нашем дворе колодец был вырыт только в пятьдесят девятом. Носил воду я всегда двумя ведрами, для равновесия. Если в первом классе я носил по полведра воды в каждом, то, постепенно увеличивая нагрузку, перейдя в четвертый класс, я нес уже два полных ведра. Родители такие нагрузки категорически не одобряли.
До прихода родителей я должен был наполнить трехведерную выварку водой для возвращающейся с пастбища коровы. Еще два ведра с водой нужны были для кухни. Вода для мытья после поля была налита отцом еще ранним утром в круглую жестяную ванну и к вечеру уже была нагрета под солнцем.
На колышке забора с утра висела веревка, которой следовало привязать корову, если она приходила домой раньше, чем возвращались родители.
Еще издалека поскрипывали телеги с возвращающимися с поля колхозниками. Возле каждого двора одна из повозок останавливалась и с нее сначала спрыгивали мужчины, которые снимали мешки с собранной в поле травой. Затем снимали сапы или лопаты, в зависимости от выполняемой работы. Женщины сходили с телег медленнее, осторожно нащупывая ногой ступицу колеса, придерживаясь руками за облучок.