Реквием
Шрифт:
Через неделю на имя руководителя группы следователей из Москвы пришла телеграмма о возвращении Чижикова в Главное Управление. При выходе из вагона он был арестован. Следствие вел прилизанный надушенный сотрудник. Доброжелательным голосом он советовал Чижикову признаться, что он является агентом одной из иностранных разведок. Чижиков молчал. Так прошел месяц. Затем ему зачитали решение о заключении его в лагерь политзаключенных на двадцать лет.
В лагерях и на этапах пересылки провел более шести лет. Известие о войне воспринял тупо. Сильно теснило за грудиной. В один день его вызвали, заявив, что он оправдан и восстановлен в звании и партии. Прибыв по приказу в Москву, явился в НКВД и был направлен
В сентябре сорок четвертого в качестве начальника опергруппы был переброшен на Западную Украину, где отлавливали оставленных и замаскировавшихся фашистских шпионов и бандеровцев. На одном из оперативных совещаний в городке Калуше он увидел полковника, лицо которого показалось ему знакомым. Несмотря на цепкую профессиональную память, он никак не мог вспомнить, где они виделись. Тот, казалось, даже внимания не обратил на Чижикова.
Время шло в беспрерывных внезапных переездах, в кропотливой работе над захваченными документами, перестрелках с оставшимися бандами в лесных схронах. К людям старался подходить объективно. Подолгу разбирался в судьбе каждого задержанного. Удостоверившись в невиновности арестованных, освобождал с соответствующим оформлением документов.
В конце сорок четвертого в кабинет вошли три офицера из особого отдела и, заявив, что он отпустил важного немецкого разведчика, препроводили его в воронок. Щелкнули замки на дверях. Со щелчком замка в его памяти высветилось лицо полковника, которого он видел в Калуше. Тот заходил в кабинет следователя в 1934 году в Москве. Тогда он был капитаном и подолгу, отвернувшись, о чем-то шептался со следователем.
Снова допросы, снова этапы и лагеря, теперь уже на пятнадцать лет. Отморозил уши. Потерял два пальца левой ноги на лесоповале. Уже ничего не хотелось. Мечтал только согреться и... умереть. Спасаясь от набросившегося лагерного пса, повредил тому горло. Собака погибла. Снова двадцать суток карцера. Там начал кашлять кровью. Валялся в санчасти.
Болезненно толстый лагерный фельдшер переговорил с заместителем начальника лагеря и в маленькой клетушке котельной устроили сапожную мастерскую, где он вспомнил полученную до войны на Соловках вторую профессию. Когда не было работы, мыл полы, кастрюли и лотки. Наконец-то согрелся! Голодный лагерный паек сменило меню лагерной обслуги.
В сорок восьмом без объявления причины был вырван из своего маленького рая. Ехал в жестком вагоне в сопровождении двух молодых людей в штатском, вооруженных пистолетами. По названиям мелькающим за вагонным окном станций понял, что везут на запад. Потянулись бесконечные пригороды. Наконец Казанский вокзал. Снова закрытая машина. Куда везут, непонятно. Машина затормозила. Вышел. Подошел майор в форме госбезопасности. Бесконечные коридоры и этажи. Вошли в кабинет. За столом совершенно лысый полковник со шрамом от уха до губы.
– Присядьте.
Полковник нажал на кнопку сбоку стола. Почти тотчас открылась боковая дверь и в кабинет ввели двух арестованных. Чижиков поднял глаза. Перед ним понуро стояли следователь, который, который допрашивал его в тридцать четвертом и полковник, встреченный в Калуше.
– Вы знаете этих людей?...
Дали койку в каком-то общежитии, прикрепили к столовой. С утра вызывали на допросы, очные ставки. В послеобеденные часы бродил по Москве. К концу месяца снова вызвали в кабинет лысого полковника.
– Вам надо отдохнуть, подлечиться. Потом мы подумаем, куда вас определить.
– Спасибо, я подумаю.
– Ваши родители умерли, - полковник, промолчав, добавил: - Ваша бывшая жена в Сумах. Она замужем, двое детей.
Слова полковника доходили с трудом, хотя били прямо в душу, больно.
Выписали проездной билет для передвижения по железным дорогам СССР на месяц, как для железнодорожника. Выдали денег и сухой паек. С поезда сошел в Жмеринке.
– Вот такая судьба, - добавил мой пациент.
Мне сразу вспомнились слова бабы Софии:
– А может он от себя прячется?
Чижик умер в восемьдесят шестом. Я иногда вспоминаю о нем. Поводом для воспоминания является растущая стопка газет на антресолях в прихожей.
Людей случайных в жизни нет -
Нам всё дается для чего-то.
На первый взгляд пустой билет,
На деле драгоценный опыт
Зинаида Полякова
Никита
В свои четырнадцать лет я закончил елизаветовскую семилетнюю школу и с первого сентября учился в восьмом классе Дондюшанской, тогда русско-молдавской средней школе, расположенной на территории поселка сахарного завода. С первых же дней я понял, что возможностей для занятия радиотехникой в Дондюшанах будет гораздо больше, нежели в нашей тихой Елизаветовке либо в Тырново. В восьмой класс Тырновской школы я хотел пойти потому, что там учился Алеша.
Через месяц-полтора я уже был знаком со многими радиолюбителями в школе и поселке. Познакомился с, много старше меня, Герасимом Чеботарем, Ваней Федорчуком, работавшим тогда киномехаником в поселковом клубе, с Мишей Гордашом, киномехаником заводского дома культуры, с заведующим радиоузлом Борисом Ивановичем Завроцким, дядей Борей, как мы тогда его называли.
В среде радиолюбителей моего возраста и постарше гуляла схема универсальной приставки в сетевым радиоприемникам, позволяющая вести радиопередачи в районе средневолнового диапазона 250 - 300 м. Имея такую приставку, можно было переговариваться в эфире, крутить пластинки по заявкам, поздравлять с Днем рождения и просто передавать приветы. Возможность выхода вечером в эфир была мечтой многих мальчишек того времени. В своих грезах мы видели себя сидящими перед микрофоном:
– Внимание! Внимание! Работает радиостанция "Андромеда"! Говорит король эфира!
Тогда редкий подросток, занимающийся радиоконструированием, не мечтал быть "королем эфира". Захотел стать "королем" и я. Но нужны были дефицитные в то время радиодетали. Самой дефицитной тогда была лампа для самого генератора. Называлась она 6П3С, тетрод. На такой лампе дальность уверенной радиопередачи составляла немногим более полутора-двух километров. А я уже тогда был максималистом. В моих мечтах я видел себя владельцем радиопередатчика, перекрывающего расстояние как минимум до Елизаветовки, Тырново, Каетановки и Атак.
Нужна была более мощная лампа. За помощью я обратился на радиоузел, к дяде Боре. Вникнув в мои нужды, дядя Боря задал мне несколько вопросов и уже совсем весело посмотрел на меня.
– Такая лампа есть у Никиты. Он раскурочил радиопередатчик с какой-то старой военной радиостанции. Лампы, насколько помню, там все годные, вот только для вещательных приемников не подходят.
У меня сперло дыхание. Это было то, что мне нужно.
О Никите - мотористе дондюшанского маслосырзавода я слышал и не раз видел. Через огород старого Гордаша мы пробирались на задний двор маслосырзавода и, просунув руку под марлю в деревянный лоток, успевали захватить по несколько жменей, высушенного до желтизны, творога.