Реквием
Шрифт:
Подсчитав пакеты с кафелем, мастер взялся за дело. Работал очень медленно. Сначала укладывал ряд-два огнеупорных кирпичей, потом с помощью проволочных крючков и петель, крепил, заполненные глиняным раствором, кафелины. После каждой уложенной кафелины садился на низенький табурет и подолгу курил. Обедал не спеша. К обеду обожал стопку сливянки. После обеда час-другой спал на топчане под старой грушей.
Однажды к нам зашёл дядя Миша. Мама еще во дворе тихо попросила его:
— Мишка, подивись за роботой сэго майстра. Ты розбираешьси. Мини здается, шо вiн дуже
Дядя Миша долго наблюдал за работой мастера. Потом молча пересчитал взглядом уложенные кафелины и еще лежащие в картонных пакетах. Когда пришел отец, дядя Миша вышел за ним на улицу. Вполголоса сказал:
— Николо, тебе больше, чем на ряд, не хватит кафеля. Я подсчитал.
Отец не поверил. Зашли в дом, стали считать. Точно. Не хватает, и много.
— Как же так? — вопрошал отец у мастера.
Тот пожимал плечами:
— Мабуть купили менше…
Стали мерять и считать заново. Оказывается мастер на одну кафелину увеличил длину всей печки.
Отец попросил дядю Мишу пару дней присмотреть за мастером, а сам поехал в Черновцы. Вечером следующего дня отец привез в пакетах недостающий кафель. За эти два дня дядя Миша с удовольствием включился в процесс воздвижения печки, на ходу осваивая профессию кафельщика. Быстрыми темпами строительства печки мастер был недоволен, чего, кстати, не скрывал.
Однажды в саду дядя Миша сказал:
— Николо! Это какой-то тёмный человек. Он хорошо знает все, что касается леса. А среди людей, как будто и не жил. Наверное, какой-то бандера.
Наконец печка, благодаря дяде Мише, была достроена. Мастер, неохотно собрав свой рюкзак, уехал. Отец проводил его до станции, купив, по предварительной договоренности, билет до Черновиц.
После отъезда взрослые ещё пару недель говорили о загадочном мастере. Бандеровец он или нет, яснее не стало. Сейчас я полагаю, что скорее всего это был бомжевавший одинокий человек, который, столоваясь довольно обильно три раза в день, да ещё со стопкой сливянки, просто тянул время.
С тех пор отец ещё два раза переделывал кафельную печь. Оба раза перестраивал её дядя Миша. Воздвигал печку дядя Миша за полтора-два дня.
В семидесятом брат Алёша, работавший тогда заместителем главного врача района, достраивал новый дом. Двери и окна делал дядя Миша. Когда он приступил к остеклению окон, я, будучи студентом, ему помогал. Тогда я узнал, что окна, двери и полы родительского дома в Елизаветовке в тридцать девятом делал дядя Миша. А позже, в сорок восьмом, после ограбления дома двоюродной сестры мамы — Анны Гудема-Брузницкой, в нежилой комнате нашего дома дядя Миша установил ставни со штангой по диагонали. Сделанные добротно и плотно закрываясь, эти ставни впоследствии здорово помогали мне, когда я осваивал мастерство фотографии.
Окна и двери моего, построенного в семьдесят пятом, дома так же делал дядя Миша. Материал на окна он забраковал, мотивируя непригодностью для них архангельской ели. Древесина была настолько рыхлой, что прижатая стамеска погружалась в дерево довольно глубоко, сминая, а не разрезая его. Отец тогда настоял на своём. Двери, изготовленные тогда из сибирской древесины, звенящие, как гитара и пускающие смолу, стоят до сих пор. Окна, всё же прослужившие сорок лет, в прошлом году я сменил на современные стеклопакеты с термо- и звукоизоляцией.
Уже на склоне лет дядя Миша сконструировал почти миниатюрную многофункциональную веялку, позволяющую очищать семена от размеров с фасоль до макового зерна. Я видел её в работе. Использовав вместо шарниров с подшипниками эластичные прорезиненные ленты, дядя Миша добился малошумной работы веялки, практически, без износа деталей. А вместо прашовки сапой, придумал и сконструировал оригинальный ручной культиватор.
На похоронах каждого из родителей дядя Миша, сам немолодой, активно помогал. Гробы обоих родителей бархатом, атласом и бахромой обивал дядя Миша.
А сейчас уже нет и его. Пусть земля ему будет пухом. А мы будем помнить.
Мне было около пяти лет, когда я познакомился с самым старшим из братьев Мищишиных — Александром. Каждого Александра в нашем селе в те годы звали Сяней. Как я ему тогда был благодарен!
Шла вторая половина зимы пятьдесят первого. Суровой и длительной. По рассказам родителей, снега не таяли до конца марта. Удивительно, но события того дня запомнились. Я только что вернулся со двора. Начинало темнеть. Мама, сдёрнув с моих ног черные валеночки в таких же черных галошиках, привезенных отцом из Могилёва, подсадила меня на высокую, за печью, кровать. Валенки велела положить в теплую нишу под лежанкой. Чтобы до утра высохли и на второй день были тёплыми.
Тринадцатилетний Алеша был на печке. Скорее всего, при свете керосиновой лампы, учил уроки. Несмотря на выдающиеся способности, Алёша учился очень старательно. Подолгу и всегда тщательно выполнял домашние задания. А к вечеру к нам приходили Савчукова Стася и Лозик. Сначала переписывали, а потом Алёша им подробно всё объяснял.
Услышав, что я взобрался на кровать, Алёша отставил книгу и стал показывать мне «кино». Это было в те годы модное теневое представление. Между лампой и стеной, либо занавеской с помощью рук, двигая пальцами, Алёша проецировал на задёрнутую занавеску двигающиеся звериные тени. Самого Алёши и лампы не было видно, но по занавеске двигались гуси, зайцы, петух с высоким гребнем. Но страшнее всех были волк, верблюд и рогатый козёл.
Я давно знал, что это всё сам Алёша, но было жутко до нудьги в животе. Я резко отдернул занавеску и замахнулся валенком. Алёша отскочил вглубь печки, в самый угол. Я швырнул валенок. Алёша уклонился и мимо меня спрыгнул на кровать. Пока я поднимал второй валенок, он встал на подоконник. Вероятно, надеялся, что у меня хватит соображения, и я не стану швырять обувь в сторону окна. Не тут-то было! Я с силой швырнул валенок, обутый в галошу. Вместо того, чтобы поймать, Алёша оперативно увернулся от валенка. Звон стекла… и валенок зарылся в глубокий снег перед нашим домом.