Реквием
Шрифт:
Воспринял я факт асимметрии моего носа весьма болезненно. Желание оценить мой внешний вид приняло характер навязчивой идеи. Походя, моя голова непроизвольно поворачивалась, и я всматривался во все отражающие поверхности: зеркала, оконные, дверные и автомобильные стекла, водную гладь в озере и ведре, никелированные предметы…
Мне хотелось быть красивым, иметь ровный, прямой нос. Читая книги, я обращал внимание на описание черт лица, особенно формы носа. Я мечтал носить прямой узкий нос, как у легендарного советского разведчика Генриха фон Гольдринга из книги «И один
Всматриваясь в зеркало, я видел свой нос удлиненным, с нависшим, как хобот, концом. Вместо высокой и узкой переносицы в отражении зеркал я видел своё широкое и приплюснутое переносье. Тогда я узнал, что у носа есть крылья. Крылья моего носа меня не устраивали. Вместо тонких и изящных, они были мягкими, казались бесформенными.
Окончательно портилось моё настроение, когда смотрелся в зеркало, поворачивая голову вправо-влево. Справа мой нос казался почти прямым. Но слева!… Форма носа мгновенно менялась, появлялся горбик, а кончик носа казался крючковидным. Я стал ненавидеть мой нос. В классе, на улице я весьма болезненно оценивал форму носа моих сверстников, «подбирая» себе подходящее украшение лица. В итоге я остановился на форме носа моего одноклассника Мишки Бенги.
Брат Алексей в это время учился на старших курсах Черновицкого медицинского института. Во время летних каникул, после долгих мучительных колебаний, я спросил его:
— Посмотри! У меня сильно кривой нос?
Осмотрев моё лицо, Алеша задал мне вопрос, который вообще не имел отношения к форме носа:
— Тебе трудно дышать носом?
При чем тут дыхание?! Я вообще до сих пор не думал, чем я дышу? Носом или ртом?
Шумно втянув и вытолкнув носом воздух, я пожал плечами:
— Вроде нормально… При чем тут дыхание?
Брат, прижав пальцем одну ноздрю, заставил дышать носом. Я старался. Прижимая другую ноздрю, Алеша попросил:
— Спокойнее, не так сильно!
Затем брат, оторвав разрыхленный комочек ваты, поочередно прикладывал его к каждой ноздре:
— Спокойно! А сейчас сильнее! Слева слегка затруднено…
Кроме щекотания ватой, я ничего не ощущал. Затем Алеша пошел в дом. Вскоре он вышел с миской, в которой стояли несколько пустых стопок. Одну из стопок поднес к моему носу:
— Чем пахнет?
— Уксусом!
— А сейчас?
— Керосином!
— А это что?
— Самогон!
Брат поднес к моему носу еще одну стопку. После легко узнаваемого запаха самогона нюхать пришлось дольше:
— Постное масло!
Алеша пожал плечами:
— Вроде норма…
В самом начале зимних каникул родители собрали чемодан с продуктами. На санях, в которые были впряжены стоялые фондовские кони, отец повез меня к поезду. Купив билет, поезд мы ждали довольно долго. Наконец, рассекая темноту, из-за поворота появился прожектор паровоза. Белые риски падающего снега перечеркивали наискось, бегущий перед паровозом, расширяющийся конус ослепительно белого света. Наконец поезд остановился:
— Ваши билеты!
Вместе с плотной, не больше спичечного коробка, коричневой картонкой билета отец вручил кондукторше зеленую бумажку. То были три рубля:
— Мальчик едет один! Присмотрите…
Проводница молча кивнула головой. Отец рывком забросил в тамбур чемодан и махнул рукой:
— Счастливо доехать!
Самостоятельно в Черновцы я ехал не впервой. Махнув отцу рукой, взялся за ручку тяжелого чемодана и поволок его в спёртую духоту вагона.
В Черновцах меня встретил Алеша, с ходу разрушивший мои планы на целый день. Вместо магазинов «Охота и рыболовство», «Зоомагазина», бубличной и тира мне предстояло поехать с Алешей на занятия в больницу.
— Я договорился с доцентом. Он посмотрит твой нос.
Фамилию доцента я запомнил на всю жизнь. Это был Тарасюк. Две пуговицы его широченного халата были расстегнуты там, где предположительно был пуп доцента. Через длинную щель выпирал огромный живот. Круглые очки на мясистом носу, огромные красные руки с толстыми и короткими пальцами. Темно-коричневым носовым платком Тарасюк часто вытирал свою потную лысину. Ощупывая огромную опухоль правой половины шеи, он рычал на больного:
— Я тебе ровно год назад говорил как взрослому человеку! Езжай домой, оповести родных и сразу сюда! На операцию! Так было?
Исхудавший, с желтым восковидным лицом, пациент уныло кивал головой.
Помыв руки, Тарасюк взялся за меня. Смотрел он меня недолго.
— Искривление носовой перегородки. Нужен рентген в двух проекциях.
Брат повел меня на рентген. В полутемной комнате меня уложили лицом вниз, заставили открыть рот:
— Не дышать, не дышать!…
Затем меня уложили на бок:
* Не дышать! Не двигаться!
Потом меня выставили в коридор. Вскоре пришел Алеша с двумя листками еще мокрой пленки.
— Пошли!
Я шел сзади и чуть сбоку, вглядываясь в уродливое изображение моего черепа на обеих пленках. Когда мы вернулись в кабинет, Тарасюка уже след простыл. Его срочно вызвали в другую больницу. Алеша остановился в раздумье…
— Потерянный день… Завтра с утра снова…
— Алеша! — раздался голос Алешиного однокурсника. — В отделении сейчас оперирует Валевич. Подождем. Говорят, что даже сам профессор Гладков часто советуется с ним.
Снова коридоры, переходы, лестница вниз, потом снова наверх. Вышли к широким дверям, над которыми ярко светилась надпись: Идет операция!
Ждать в коридоре почему-то нельзя. Запрещено. Алеша задумался:
— Хоть бери тебя с собой, в операционную… Был бы халат…
Невысокая худенькая студентка повернулась к брату:
— Алеша! Мне надо на час смыться! Очень надо! И халат не надо прятать. Живая вешалка. Если смоюсь без халата, никто и не заметит.
На меня впервые в жизни быстро надели белый выутюженный халат с запахом сирени. Он был почти впору. Шапочку пришлось на затылке стянуть. Критически осмотрев меня, студентка хихикнула и спрятала под шапочку мои большие уши. Чувствуя, что краснею, я отвернулся к стене. Маски взяли из круглой блестящей коробки на столике у входа. Поверх обуви Алеша натянул полотняные сапоги со шнурками. Свернутую пару подал мне: