Реквием
Шрифт:
— Ты куришь?
— Не-ет!
Приблизившись вплотную, отец потребовал выдохнуть. Пожал плечами.
— Почему твоя одежда насквозь пропиталась табаком?
Чтобы не подставлять под удар одного Никиту, я сказал, что заходил к курящим Толе Руссу, Мише Гордашу и, наконец, к Никите.
— В кого ты пошел? Вечно тебя дидько (дьявол) по босякам таскает!
Я счёл за благоразумное промолчать.
Видимо потом отец навел справки по своим каналам, так как тему курения он не поднимал до тех пор, пока я действительно не начал курить.
Каким было моё изумление, когда на 9 мая тщательно выбритый Никита одел
Не удержавшись, я спросил его:
— Никита! Сколько лет тебе было, когда ты пошел на войну?
Мне тотчас мгновенно стало страшно неловко. Я представил нас со стороны, услышал свой вопрос и почувствовал, как стали жарко гореть мои щеки. Слишком велика была разница в возрасте. А тут еще вся грудь в медалях. Никита, казалось, не заметил моего смущения.
— Призвали в девятнадцать. Полгода курсы радистов и связистов в Воскресенске. И сразу на фронт. Сначала Варшава, потом Лодзь, Берлин. В конце мая погрузили в эшелон и на Японию.
Медали «За победу…», «За взятие…» были мне понятны. Но на груди Никиты красовалась медаль «За отвагу»! В моем разумении эта медаль приравнивалась к ордену.
— А медаль «За отвагу» за что?
Никита крякнул, полуотвернувшись, закурил и надолго закашлялся, чего с ним раньше не бывало. Снова затянулся. Резко выдув носом клубы дыма, долго отмахивался ладонью у самого лица.
Повторить вопрос я не решился.
Весной шестьдесят третьего, придя Никите, я увидел на дверях его кабинета вкрученные кольца. В кольцах красовался квадратный замок с контролькой. Из дизельной вышел незнакомый человек в новом синем комбинезоне. На мой вопрос о Никите он ответил:
— Никита женился наконец. Переехал в Кишинев. У жены квартира в центре города. Никита работает на каком-то секретном заводе.
Проработав год в Мошанской школе лаборантом, в 1965 году я поступил в медицинский институт. Лекции, практические занятия, анатомка и библиотека занимали почти все мое время. Я несколько раз вспоминал о Никите. Спросил у однокурсника-кишиневца, где находится секретный завод. Он в ответ рассмеялся:
— Да тут масса разных секретных предприятий: «Виброприбор», «Микропровод», «Сигнал» и много других, которых я не знаю.
Я понял, что найти Никиту в Кишиневе непросто. Гуляя по городу, я всматривался во встречные лица, надеясь увидеть одного из моих первых наставников по радиотехнике. Время шло, а Никиту я так и не встретил. Постепенно образ его тускнел и стирался в моей памяти.
Я был на третьем курсе, когда осенью шестьдесят восьмого решил посмотреть только-что вышедший на экраны кинотеатров фильм «Три тополя на Плющихе». В ожидании начала фильма я поднялся на второй этаж кинотеатра «Патрия», где перед сеансами выступали артисты эстрады. Копируя голос Майи Кристалинской, тучная певица пела «Тик-тик-так, стучат часы…». Усилитель искажал голос артистки, слова были неразборчивыми. На проигрыше куплета я услышал за собой женский голос:
— Слышишь, как искажена полоса верхних частот. Это каскад предварительного усилителя напряжения. Неужели нельзя отрегулировать! Или по этому же микрофону согласовать режимы транзисторов.
Меня подмывало обернуться. Владельцем голоса могла быть только женщина-радиотехник. В те годы сочетание женщина-радиотехник было большой редкостью.
— В киносети города должна быть должность радиоинженера по эксплуатации и ремонту усилителей.
Густой баритон заставил меня напрячься. Голос был знакомым. Я оглянулся. За мной стоял Никита. Помолодевший, чуть похудевший, с посветлевшим лицом, Никита, казалось, стал заметно выше. Бакенбарды исчезли, зато появились небольшие усики. Держа Никиту под руку, рядом стояла стройная, больше похожая на учительницу, женщина.
— Земляка встретил! — узнал меня сразу Никита, — Валя! Знакомься. Это мой юный друг-радиолюбитель, о котором я тебе рассказывал.
Наши места оказались на соседних рядах. После кино мы вместе вышли на задний дворик кинотеатра.
Никита пригласил меня в павильон «Фокушор», напротив «Патрии»:
— Валя! Пойдем напротив, поужинаем. Да и студент, наверняка, совсем оголодал.
Зная Никиту, отказываться, было неразумно.
Мы сели за столик под раскидистым, с уже желтеющей листвой, деревом. За высоким сплошным зеленым забором на эстраде городской танцплощадки «Юность» саксофон старательно выводил мелодию танго. Никита бумажной салфеткой смахнул со стола мелкие листья и протер стол. Скоро на столе появилась бутылка «Рислинга» и салаты. Глядя на небольшую бутылку, я невольно нащупал в кармане брюк деньги.
Чтобы не ударить лицом в грязь, вторую бутылку решил заказать я. По субботам и воскресеньям в студенческой среде не считалось криминалом поужинать в «Плачинте» или «Золотом початке» с вином. В те времена студенты могли себе позволить такую роскошь. Цены, по сегодняшним меркам, были смешными. Заказывая вино, мы исходили, как правило, из расчета по два стакана легкого сухого вина на брата. Мы, третьекурсники, считали себя вполне взрослыми.
Никита разлил вино. Чокнулись. Выпив полстакана, краем глаза заметил, что Никита, сделав пару небольших глотков, поставил стакан на стол. Я тут же последовал его примеру. Перед «костицей» Никита повторил два глотка. Его жена пила ещё меньше. Когда мы поднялись из-за стола, в наших стаканах оставалось вино. Уже выходя из павильона, я видел, как известная всему городу Дуся, многолетний живой атрибут «Фокушора,» метнулась к нашему столу и, слив одновременно двумя руками оба стакана в третий, залпом жадно допила вино. Я был уверен, что пьющую вино Дусю видел только я.
Когда мы проходили мимо длинной фотовитрины, в стеклах которой проплывали, покачивающиеся в такт нашим шагам, отражения круглых матовых фонарей вдоль аллей парка Пушкина, Никита неожиданно сказал:
— Если бы не Валентина, я сегодня допивал бы за другими вино точно, как эта женщина.
— Ну-ну, Никиша. Не преувеличивай, — Валентина Николаевна, повернув голову и прижавшись к локтю мужа, смотрела снизу вверх Никите в лицо, — ты сам решил. А я тебе только помогла.
— То-то. Если бы ты не нашла меня… — и повернувшись ко мне, спросил. — ты на каком курсе?