Реквием
Шрифт:
Занятия и репетиции проходили в новом, недавно построенном клубе. На зимний период Рябов переехал в село. Поселили его в комнате для приезжих в помещении сельского совета. Кормили его музыканты по очереди. За очередность спорили, так как после ужина была возможность продолжить урок музыки прямо дома. На удивление, приезжий музыкальный педагог оказался непьющим.
В зимний период, когда не было сезонных работ, учеба и репетиции начинались с утра и заканчивались поздно вечером. В сухие дни уже седеющие, прошедшие огненный ад совсем недавней войны, ученики выходили на террасу клуба
Названия некоторых инструментов мы уже знали до этого. На свадьбах мы окружали музыкантов, прибывших из других сел и знакомились с музыкантами и инструментами. Но там играли пять — восемь человек. А в клубе, по определению Рябова, собрался целый музыкальный взвод.
В самом начале учебы пошел в клуб и мой тридцатисемилетний отец. С Николаем Рябовым он познакомился по дороге из Могилева. На попутке с песком они доехали в открытом кузове до Мошан. Потом больше часа месили клейкую грязь до Елизаветовки. Поговорить времени хватило. Ужинал Рябов в тот вечер у нас дома. Запомнил я его плохо. В памяти осталось его худощавое лицо и жидкие, гладко зачесанные назад, волосы цвета пожухлой соломы.
На следующий день отец натянул сапоги и одел фуфайку.
— Ты куда собрался? — спросила, бывшая в тот день у нас тетка Мария, его старшая сестра.
— А тебе какое дело? Куда надо, туда и иду. — как всегда, своим резким тоном ответил, с раннего детства независимый от старших в семье, отец.
— Идет в клуб. Будет учиться играть на трубе. — попыталась сгладить резкий тон отца мама.
— Боже мой! — всплеснула руками тетка Мария. — Ты что, не помнишь учебу у Шафранского? Тебе мало?
Тетка вместе с мамой рассмеялись.
— Регочете як двi кози коло млина! — в сердцах бросил отец и хлопнул дверью.
Коз в нашем селе держали несколько ветхих, прибитых беднотой старушек и одиноких вдов. Корова в хозяйстве всегда считалась показателем достатка и благополучия. Во времена моего детства само содержание козы было признанием бедности, если не сказать, убогости.
Немногочисленных коз держали в самой верхней и нижней части села. Если на горе коз привязывали пастись по краю лесополосы, провожавшей дорогу до самой Куболты, то в нижней части села коз выпасали на небольшом выгоне возле старой мельницы.
Историю с Шафранским в нашей семье знал даже я, самый младший. Настоящий подвижник, сельский учитель набирал учеников в струнный оркестр. К нему обратилась моя баба София с благой целью приспособить самого младшего сына в жизни. С собой она принесла кошелку, в которой был узелок с яйцами, орехи и спелые груши.
— Вот вам! — низко поклонившись, произнесла баба София. — Выучите моего Николу на музыканта.
Отец, по рассказам бабы Софии и тетки Марии исправно ходил несколько дней. В конце недели Шафранский, задержав отца после очередного урока, сказал:
— Ты больше не ходи, Николай! Не нужно тебе это занятие.
Отец долго не горевал. Больше всех сокрушалась баба София:
— Бог с ними, грушами. А вот яйца и орехи! И играть не выучил и назад просить неудобно…
Когда за отцом хлопнула калитка на улицу, мама сказала:
— Интересно. Выдержит ли наш музыкант сегодня урок до конца с его терпением?
Отец урок выдержал до конца. Но на следующий день он пришел домой рано. Снял фуфайку, с грохотом задвинул сапоги под лавку и сел на кровать. Помолчав, недовольно крякнул и сказал:
— Да ну их…! Дурости…
Мама, отвернувшись к плите, сочла за лучшее промолчать. Только плечи ее мелко тряслись в беззвучном смехе.
Научиться играть в селе пожелали многие. Но не все выдерживали напряженный учебный марафон, длиной в полтора года. В конце учебы, наставник, взяв в правлении колхоза расчет, уехал навсегда, оставив лидером оркестра Олеська Брузницкого.
Вышколенные мои односельчане к этому времени самостоятельно разучивали новые песни, уверенно играли украинские и молдавские свадебные мелодии, танцевальную музыку, несколько маршей, включая особенно нравившийся нам, «Прощание славянки», похоронный марш, без которого еще никто не обошелся, и туш.
Однажды в сельском клубе проходило торжественное мероприятие по поводу окончания сезона сельхозработ. Нашему пионерскому отряду четвертого класса был поручен внос знамени. После водружения знамени за спиной президиума, нас выстроили в два ряда. В переднем ряду стояли девочки, сзади мы — мужская половина юной пионерии.
Председатель колхоза торжественно зачитывал списки и заслуги награждаемых. Грамоты и памятные подарки вручал заведующий отделом райкома партии Глеб Григорьевич Дыгай, в самом конце служебной карьеры — Секретарь Президиума Верховного Совета Молдавской ССР.
После каждого награждения звучал оглушительный туш. На время звучания туша мы резво вскидывали и держали правую руку в пионерском салюте. Потом, не сговариваясь, ряд юных пионеров вслед за Мишкой Бенгой стал все громче и громче петь слова туша, которые мы все знали наизусть:
Ко-оро-ова пукнула слегка, Увидев рыжего быка, Задрала хво-о-ост до по-тол-ка!Девочки, держа руки в салюте над головой, лукаво улыбались. Слова они знали великолепно, но поддерживать нас почему-то не желали.
Никто не обратил внимания, кроме ответственного работника райкома, впервые услышавшего, что под мелодию туша написаны и поются слова. Он наклонился с вопросом к сидящему рядом председателю колхоза. Тот недоуменно пожал плечами и поманил пальцем, сидящего в первых рядах, Флорика Калуцкого. Флорик хорошо рисовал, писал плакаты, знал все песни, выступал с пантомимо, успешно пародировал на сцене.
Флорик, минуя ступеньки, вскочил на сцену и наклонил ухо поближе к губам райкомовца. Потом Флорик придвинул свои губы к уху Дыгая и со свойственной ему непосредственностью прошептал слова, которые сам еще совсем недавно пел.