Реквием
Шрифт:
Доверительность, перешедшая потом в здоровую, крепкую мужскую дружбу, сопровождала наши отношения до конца его короткой, но весьма яркой жизни. Побывав в очаге взрыва на полигоне в Семипалатинске весной 1963 года при испытании водородной бомбы, Вася вернулся домой демобилизованным по состоянию здоровья на год раньше срока.
Заболел лучевой болезнью. В справке был указан совершенно другой диагноз. Долго никто не знал истины. Демобилизованные давали расписку о неразглашении государственной тайны.
Вернувшемуся, по сути, инвалидом Советской армии, ему была предложена группа инвалидности по общему заболеванию.
Затем Василий Петрович был председателем сельского совета, вникая во все повседневные мелочи села, выбивая для родного села из районного руководства мыслимое и немыслимое. Затем стали отказывать почки. Сначала одна, потом другая. 11 июня 1980 года была сделана пересадка почки. Работала недолго. 11 сентября пересаженную почку удалили. Дожидаясь очередной донорской почки в Московском институте трансплантологии, тщательно расписал жене режиссуру собственных похорон.
В возрасте тридцати восьми лет умер, не дождавшись органа от донора с нужной группой крови. Траурная церемония проходила 11 февраля 1981 дома и в здании сельского совета. Траурный оркестр в конце панихиды сыграл, заказанный Васей еще при жизни, марш «Прощание славянки». Вот такое роковое одиннадцатое число.
Придя на озеро, мы взяли ломик, лежащий под дизельным насосом, подающим воду на колхозный огород. Удачно пробив между переплетенными корнями незаметное среди травы отверстие в весьма тонком слое дерна, мы получили возможность находиться в пещере под корнями почти шесть-семь минут. Лишь потом начинала ощущаться нехватка кислорода.
Ныряли вроде бы в озеро. Развернувшись под водой, заплывали в нашу пещеру, где уже чуть-чуть брезжил, льющийся сверху, свет. Пробыв в ней время, достаточное для того, чтобы гнавший нас из озера Гаргусь начинал заикаться от страха, мы снова ныряли и показывались из воды на расстоянии не менее десяти метров от берега. Гаргусь долго ругался, не особенно стесняясь в выражениях. Восторгу ребятни не было предела. Скоро наша с Васей тайна стала всеобщим достоянием, потеряв при этом остроту ощущений у самих участников и зрителей этого незамысловатого спектакля.
Однажды ночью разразилась гроза со шквальным ветром. Придя через пару дней на Одаю, мы увидели, что наша толстенная ива лежит горизонтально в воде, а корни, вывернувшись, были плотно прижаты ко дну там, где раньше мы вдыхали чистый подземный воздух. Обследовав упавшее дерево, Вася молча и выразительно посмотрел мне в глаза.
Купались досыта, до одури. Купались до появления чувства пустоты под ложечкой. Это был не только голод. Мама, уже смирившаяся вкупе с отцом моими походами на ставы, утверждала, что вода высасывала из нас все соки. Выйдя из воды, я рассматривал побелевшие и сморщенные ладони и пальцы, ступни ног.
Только оказавшись на берегу, чувствовал, насколько прохладная была в ставу вода. Все начинали дрожать сначала мелкой, переходящей в крупную, дрожью. Подбородок начинал дрожать так, что при разговоре часто лязгали друг о друга зубы. Многие начинали говорить, заикаясь. У всех, накупавшихся вволю, почему-то появлялось, чернеющее грязью, пятнышко под нижней губой.
Мы ложились в центре большого круга, где трава была тщательно вытоптана, а почва измельчена в толстый слой серой пыли босыми ногами волейболистов. Волейбол неизменно сопровождал подростков и молодежь от школьной спортплощадки за сельским клубом и танцевальной площадки на бульваре, до Куболты и ставов. Пыль прогревалась гораздо быстрее, температура ее была гораздо выше, нежели травы, которая даже в знойные летние дни оставалась прохладной.
Наиболее сообразительные, выйдя из воды, выкатывали мокрое тело в пыли, а затем растягивались под щедрым летним солнцем. Образовавшаяся тонкая корка грязи активнее впитывала в себя тепловые лучи. Мы лежали, отогреваясь, и чувствовали, как живительное тепло распространяется по всему телу. Затем создавалось впечатление, что тепло плывет в такт дыханию по животу и груди теплыми одуряющими волнами. Затем накатывала дремотная истома.
Я лежал с закрытыми глазами и чувствовал, как теряется ощущение реальности. В ритм дыханию возникает чувство плавного покачивания вместе с землей. Звуки детских голосов, плеск воды под ладонями купающихся, ритмичный перестук дизельного насоса, подающего воду на огород звучали глуше, отдалялись и воспринимались как сигналы из совершенно другого мира.
Наступал момент, когда все тело прогревалось настолько, что помимо воли диафрагма сокращалась, на миг прерывая дыхание. Это был сигнал подниматься. У перегревшихся возникало неприятное чувство тошноты, которая часто заканчивалась головной болью.
Разбег. Прыжок. Вода внезапно обжигающе обволакивает все тело сразу. Еще не вынырнув, кажется, что воду можно не только пить, ею можно, широко открыв рот, еще и дышать. Преодолев соблазн, выныриваю и ложусь на спину. Над озером небо кажется насыщенно голубым, почти синим. В нескольких метрах проносятся, не замечаемые раньше ласточки, ловящие на ходу насекомых у самой воды. Глаза невольно смотрят на запад.
Из-за горизонта выползает синяя, местами почти черная туча. Переваливаясь клубами, очерченными белой каймой, туча растет, занимая уже четверть небосклона. А над ставом еще жаркое белое солнце. Пора выходить. Отмыв остатки, превратившейся в тонкий слой жидкой грязи, пыли, прополоскав несколько раз стриженную голову, неохотно покидаю воду. Надо спешить домой. Если будет ливень, то пасущие по очереди, пригонят коров раньше. А дома никого. Может влететь от родителей.
Едва высыхали дороги после дождя, нас снова, как говорили взрослые, несло на ставы. Похолодевшая за день-два ненастья вода заставляла двигаться резвее. Начинались догонялки в воде, заплывы на скорость. Из поколения в поколение на ставу устраивались игры в войну, где снарядами был, захваченный со дна, кашеобразный ил. Играли, становясь в круг, либо разделившись на команды.
Захваченный в коротком нырке ил, швыряли в голову противника. Важно было нырнуть, захватить пригоршню ила погуще, вынырнуть, отвернувшись, чтобы тебя не подкараулили при появлении из воды и, уловив момент, коварно швырнуть грязь в только показавшуюся из-под воды голову противника.
Попадали в ухо, чаще в глаза. Пораженный в глаз, покидал поле боя, подняв руку. Это означало, что раненого не бьют. Нарушившего кодекс чести били грязью всем скопом. И противники и «однополчане». Раненый промывал глаз, опуская и поднимая голову на «чистой» воде. В более серьезных случаях на помощь бросались все. К счастью, я не помню случая, чтобы в результате резкого удара илом лопнула барабанная перепонка или был поврежден глаз. В последующем, работая в ЛОР-глазном отделении, видел и то, и другое.