Религии мира: опыт запредельного
Шрифт:
Здесь младенец (именно младенец: в тексте буквально сказано чи цзы, «красное дитя», что означает новорожденного) оказывается образом совершенного мудреца, преисполненного жизненной силы. Младенец является своеобразным андрогином, в котором не произошло еще разделение на мужское и женское и который поэтому преисполнен жизненных сил. Его энергетическая эссенция (цзин) еще не устремляется вниз, не овеществляется в виде семени и потому совершенна. Младенец, таким образом, подобен самому дао как источнику жизненности, поэтому он не знает усталости – следствия дефицита энергии и может пребывать в полной безопасности, ибо ему не страшна природа, средоточием всех сил которой он еще остается.
Следует обратить внимание на фразы: «Стремление к пестованию жизни зовется благовещим. Контроль сознания над пневмой дарит силу». Здесь содержится указание на непосредственную связь учения «Дао дэ цзина» с идеями обретения бессмертия и соответствующей религиозной практикой. Даосизм утверждает, что бессмертие человека как целостного психосоматического единства обретается тогда, когда, с одной стороны, тело-микрокосм становится самодостаточным целым, самодовлеющим резервуаром жизненной энергии, а с другой – будет полностью реализован его потенциальный изоморфизм с телом-космосом. Одним из важнейших средств на пути к этому состоянию является так называемая регуляция пневмы (син ци), то есть комплекс гимнастических и дыхательных упражнений, направленных на достижение полного сознательного контроля над протеканием энергетических потоков в организме. Важнейшим принципом этих упражнений является положение, постоянно повторяемое в средневековых даосских текстах: «Пневма (ци) ведется сознанием-волей (и)», что означает наличие волевого усилия, как бы ведущего потоки энергии по каналам тела (совпадающим с меридианами акупунктуры) в нужном адепту направлении. «Дао дэ цзин» как раз впервые и формулирует этот принцип. Правда, здесь вместо волевого импульса (и) речь идет о сердце-сознании (синь), но никакого реального значения это лексическое различие не имеет.
Долгое время считалось, что все концепции, связанные с даосской идеей бессмертия, и соответствующие им формы практики фиксируются только в средневековых текстах, между тем находки в Чанша-Мавандуй демонстрируют глубокую древность и того, и другого. Так, в мавандуйских текстах описываются многочисленные дыхательные упражнения по регуляции пневмы (сын ци) и позы даосской гимнастики (дао инь). Последним посвящены даже специальные рисунки на шелке под общим названием «Дао инь ту» («Гимнастические схемы»), из чего можно заключить, что ко времени создания «Дао дэ цзина» соответствующая практика была уже достаточно развита. [100]
100
Сами мавандуйские погребения относятся к III–II вв. до н. э., однако большинство найденных в них памятников могут датироваться IV–III вв. до н. э.
Во всем «Дао дэ цзине» отдается предпочтение мягкости и слабости младенца, а не силе и твердости зрелости. Именно нежное и мягкое тельце младенца символизирует в даосизме полноту и завершенность жизненности. Точнее, новорожденный и есть само ее средоточие, как бы сгусток жизненной энергии. В этом отношении показателен § 76: «Когда человек рождается, он мягок и слаб. Когда человек умирает, он тверд и силен… Поэтому твердое и сильное следует пути смерти, а мягкое и слабое следует пути жизни».
Однако тема «Младенец-Мудрец» не исчерпывается метафорой новорожденного. Гораздо глубже и интереснее образ нерожденного младенца, играющий важную роль в учении «Дао дэ цзина».
Процитируем § 20 этого текста:
«Все люди радостны-веселы, как будто они в ритуале участвуют жертвенном, как будто весенней порой на башню они восходят. О! Только лишь я один спокоен-безгласен, подобно младенцу, еще не узнавшему детства. О! Я весь обвит-перевязан, и мне некуда возвращаться. У всех людей как будто излишек, лишь y меня одного как будто бы недостаток. О, так ведь я разум глупца! О! Во мне все смешано-перемешано. Все люди светлым-светлы, я один темен. Все люди отчетливы-четки, я один скрыт и неявен. О! Я колыхаюсь, как море. О! Я парю в пространстве, и мне негде остановиться. Все люди к чему-то стремятся, а я один остаюсь простец простецом. Я один отличаюсь от всех людей тем, что ценю мать-кормилицу».
Этот фрагмент заслуживает самого подробного рассмотрения, поскольку он является ключевым для понимания существенных особенностей даосизма. Ключом же к пониманию данного пассажа как раз и является фраза: «Только лишь я один спокоен-безгласен, подобно младенцу, еще не узнавшему детства» (кит.: во ду по си ци вэй чжао жу ин эр чжи вэй хай). С этой фразы и начнем анализировать приведенный отрывок.
Что значит выражение «младенец, еще не узнавший детства» или «младенец, еще не ставший ребенком»? Оно может означать только одно – плод во чреве матери. С этой интерпретацией согласны и те китайские комментаторы, которые считают, что здесь иероглиф хай (ребенок) должен быть заменен на его фонетический и практически графический омоним (разница между двумя иероглифами заключается лишь в классификаторе «рот», приписанном к исходному знаку), означающий крик или улыбку младенца. Но еще не кричавший младенец – это еще не родившийся младенец.
Итак, Лао-цзы сравнивает себя с еще не родившимся младенцем. Что он сообщает об этом младенце? Младенец-мудрец «обвит-перевязан» своей «сорочкой» и пуповиной, связывающей его с материнским телом. Он наделен «разумом (или сердцем – синь) глупца», который одновременно является носителем высшей мудрости, кажущейся глупостью лишь самодовольному обывателю. Этот младенец колыхается на волнах вод материнского лона и парит в невесомом состоянии в этих водах. Связь с материнским телом, пестующим и взращивающим плод, содержится и в заключительной фразе § 20 о «матери-кормилице» (ши му).
Но если младенец – это мудрец, сам Лао-цзы, то кто же тогда мать? Из сказанного выше совершенно ясно, что Мать, о которой говорится в § 20, – это само дао, сам вечный и неизреченный Путь и первооснова всего сущего, и именно в лоне этой Матери пребывает Мудрец-Младенец.
Данный образ непосредственно коррелирует с даосской космологией и космогонией. В ней дао оказывается как бы космическим лоном, охватывающим весь универсум, пребывающий в неразрывном единстве (хаотическом единстве – хунь и) с материнским телом Пути вплоть до своего рождения – дифференциации и обособления от дао в процессе космогенеза. Тем не менее даже «рожденный мир» сохраняет определенное единство с дао, будучи вскармливаем его Благой Силой (дэ): «Дао рождает, дэ вскармливает» (§ 51). Таким образом, сформировавшийся в ходе космогонического процесса мир сохраняет связь с дао, аналогичную связи новорожденного с кормящей матерью. Только человек в силу появления y него восприятия себя в качестве обособленного, самодовлеющего «я», неизменного субъекта действий, нарушает это исходное единство и даже начинает поступать наперекор ему, руководствуясь в своих установках и поступках не закономерностью космического ритма дао-Пути, а собственными предпочтениями, заменяя таким образом спонтанную самоестественную жизнь деятельностью, основанной на целеполагании и коренящейся исключительно в эгоцентрической субъективности. [101] Отсюда и все страдания и бедствия человека, начиная от его смертности и кончая социальными коллизиями.
101
Подробнее об этом см.: Игнатьев И. П. Учение о человеке и проблемы нравственности в раннем даосизме // Социально-философские аспекты критики религии. Л., 1982. С. 131–139.
Единственное средство не только избавиться от этих страданий, но и обрести высшее счастье – это восстановить исходное единство с дао, [102] расширить свое сознание, отказавшись от шор эгоцентрической установки, то есть вернуться к состоянию нерожденного младенца, для которого не существует четкой грани между собственным и материнским телом, который дышит дыханием матери и питается пищей матери. Это возвращение в лоно Матери-дао связывается с расширением личности до космических масштабов, когда «навечно не отделяя себя от Благой Силы возвращаешься к состоянию младенца» (§ 28) и «смотришь на всю Поднебесную как на свое собственное тело» (§ 13).
102
Интересно, что блаженство БПМ I отмечают в качестве существенного момента и религиозные традиции, весьма далекие от даосизма. Так, талмудический иудаизм (тр. Нидда, 306) считает дни, предшествующие рождению, самыми счастливыми в жизни человека, когда сам Бог хранит его. См.: Мировоззрение талмудистов. Т. 1: О человеке и его обязанностях к Богу. СПб., 1874. С. 2. Интересен и еще один перинатальный момент в иудаистической традиции: «Святейший сотворил мир как эмбрион. Подобно тому, как эмбрион растет от пупа, мир создан Богом от пупа, а затем распространился во все направления». Но поскольку «пуп Земли», центр вселенной – это Святая Земля, Йома гласит: «Мир был создан, начиная с Сиона». Рабби Бин Горион говорил о скале Иерусалима, что «она называется главным Камнем Земли, то есть пупом Земли потому, что от нее пошла вся Земля». См.: Элиаде М. Священное и мирское. М., 1994. С. 35.
Это состояние нерожденного младенца есть состояние бессмертия, покоя, пребывания в единстве со всем сущим и в согласии со своей собственной исконной природой («Возвращение к корню называют покоем, покой называют возвращением к жизненности, возвращение к жизненности называют постоянством. Знающего постоянство называют просветленным» – § 16).
Дао развертывается на всех уровнях макро- и микрокосма, и поэтому существует четко описанный в даосских текстах изоморфизм между процессом космогенеза, созреванием плода и родами, а также (в обратной последовательности) практикой даосского совершенствования. Поэтому для даоса возвращение в утробу Матери-дао как нерожденного младенца не просто метафора, а форма выражения некой глубинной сущности изоморфной структуры универсума. Отсюда и стремление практикующего даоса имитировать в своем делании пренатальное состояние. Для примера можно указать на знаменитую технику зародышевого дыхания (тай си), описанную впервые в «Баопу-цзы» Гэ Хуна (IV в.). Это очень спокойное дыхание (вдох и выдох сведены к минимуму), создающее впечатление, что практикующий не дышит вовсе, подобно зародышу в материнском лоне, получающему жизненную энергию-ци из крови матери.