Религия для атеистов
Шрифт:
Далее следует попытка прочитать догмы, по большей части христианские, в меньшей степени иудаистские и буддийские, в надежде найти блестящие идеи, которые можно использовать в обычной жизни, особенно по части человеческого общения и духовного и телесного страдания. Речь не о том, что отделение церкви – это плохо, но мы часто отделяли ее не лучшим образом. Следуя несбыточным мечтам, мы без всякой на то необходимости отсекли самые полезные и привлекательные части веры.
Стратегия, изложенная в этой книге, будет раздражать фанатиков обеих сторон дискуссии. Верующие почувствуют себя оскорбленными из-за якобы бесцеремонного, избирательного и несистематизированного рассмотрения их убеждений. Религия – не шведский стол, запротестуют они, откуда можно брать что захочется. Однако причиной падения многих религиозных культов как раз и стало неразумное требование, что приверженцы должны есть все, положенное на тарелку. Почему нельзя восторгаться изображением скромности на фресках Джотто и при этом не оставлять побоку таинство благовещения или восхищаться сосредоточением буддизма на сострадании, но отметать его версию загробной жизни? Для человека, свободного от религиозной веры, заимствовать что-то у разных религий не преступление. Может же любитель литературы читать не все подряд, а только произведения писателей, которых он ставит выше других. Если в книге упомянуты только три из двадцати одной крупнейшей мировой религии, это не признак тенденциозности или верхоглядства, а всего лишь следствие того, что смысл этой книги в сравнении религии как таковой с мирской реальностью, а не сравнение различных религий между собой.
У религии есть привычка вселяться в здания, которые ей раньше не принадлежали. Вот и эта церковь Святого Лаврентия (СанЛоренцоинМиранда) в Риме построена в V веке на руинах римского храма Антонина и Фаустины.
Воинствующие атеисты тоже могут прийти в ярость, поскольку в книге религия представлена так, будто она достойна и дальше служить оселком для наших духовных устремлений. Они сошлются на яростную нетерпимость многих религий и в равной степени глубокие, но более логичные и свободные истории об утешении и просветлении, предлагаемые искусством и наукой. В дополнение они могут спросить, почему тот, кто открыто заявляет, что не готов принять так много религиозных постулатов, кто не будет отстаивать непорочное зачатие или соглашаться с тезисами, с благоговением приведенными в сказках Джатаки, будто Будда – реинкарнация кролика, все равно хочет, чтобы его ассоциировали с таким скомпрометированным понятием, как религия.
Ответ таков: религия заслуживает нашего внимания за непревзойденное концептуальное честолюбие, за изменения мира, какие удавались лишь редким мирским институтам. Религия сочетает принципы морали и метафизику с практическим участием в образовании, моде, политике, путешествиях, гостиничном деле, создании церемоний, полиграфии, искусстве и архитектуре: с таким диапазоном интересов даже стыдно упоминать достижения самых знаменитых и влиятельных светских движений и личностей за всю историю человечества. Те, кому интересно распространение и влияние идей, будут безусловно зачарованы примерами наиболее продуктивных образовательных и интеллектуальных усилий, которые знала эта планета.
В заключение скажу, что в книге не ставилась задача воздать должное конкретным религиям, у них есть собственные апологеты. Зато предпринята попытка исследовать аспекты религиозной жизни, содержащие концепции, которые могут быть с толком использованы для решения проблем светского общества. Сами религиозные догматы выпариваются, чтобы получить в остатке только то, что может оказаться уместным и утешительным для современного скептического ума перед лицом страданий и разочарований конечного во времени существования на этой беспокойной планете. Автор надеется помочь сохранить все прекрасное, трогательное и мудрое из того, что уже не представляется истинным.
Глава 2
Общность
а) Встречаясь с незнакомцами
Одна из потерь, которую современное общество ощущает наиболее остро, – чувство общности. Мы склонны думать, что ранее существовала некая степень добрососедства, которую вытеснила теперь безжалостная анонимность, состояние, при котором люди идут на контакт друг с другом исключительно ради узких личных целей: финансовой выгоды, продвижения по социальной лестнице или романтической любви.
Отчасти эта тоска определяется нашим нежеланием проявить милосердие к тем, кто попал в беду, но при этом нас беспокоят раздражающие симптомы социальной разобщенности, наша неспособность, к примеру, сказать «привет» друг другу на улице или помочь пожилым соседям с покупками. Живя в гигантских городах, мы все больше чувствуем себя заключенными в кастовых гетто, образовательных, классовых или профессиональных, и начинаем считать остальное человечество скорее врагом, чем интересным коллективом, к которому мы хотели бы присоединиться. Завести разговор ни о чем с незнакомым человеком в публичном месте кажется чем-то странным и выходящим из ряда вон. А после тридцати новых друзей у нас уже практически не появляется.
Пытаясь понять, что разрушило наше чувство общности, важную роль традиционно отводили приватизации религиозной веры, что произошло в Европе и Соединенных Штатах в девятнадцатом веке. Историки полагают, что мы начали пренебрегать нашими соседями примерно тогда же, когда перестали собираться вместе, чтобы чтить наших богов. Отсюда возникает вопрос: а что делала религия до того, как это произошло, чтобы усиливать дух общности, и, если посмотреть с практической точки зрения, сможет ли мирское общество возродить этот дух, не опираясь на теологические институты, с которыми оно когда-то жило душа в душу? Возможно ли вернуть дух общности без религиозной основы?
Если мы рассмотрим причины социальной отчужденности более подробно, мы поймем, что отчасти наше чувство одиночества обусловлено числом одиноких. Миллиардам людей, которые живут на этой планете, сама мысль заговорить с незнакомцем кажется более опасной, чем в прежние времена, потому что степень общения между людьми, похоже, обратно пропорциональна плотности населения. Обычно мы с готовностью заговариваем с людьми, когда не имеем никакой возможности общения с ними. Если бедуин, чей шатер – единственный на сотни километров пустыни, психологически готов оказать теплый прием любому, то его современники, живущие в городе, столь же добросердечные и щедрые, чтобы сохранить хоть каплю душевного равновесия, вынуждены притворяться, будто не замечают миллионов человеческих существ, которые едят, спят, спорят, совокупляются и умирают в считаных сантиметрах от них со всех сторон.
Проблема еще и в том, как нам знакомиться друг с другом. Общественные места, где мы обычно встречаем других людей – пригородные поезда, запруженные толпой тротуары, залы ожидания аэропортов, – словно сговорились показывать сильно упрощенную картину наших личностей, а это снижает и нашу способность осознавать, что каждый человек – сложная и неповторимая индивидуальность. Трудно на что-то надеяться относительно человеческой природы после прогулки по Оксфорд-стрит или ожидания вылета в чикагском аэропорту.