Религия древних кельтов
Шрифт:
Но в балладах Нагорья, собранных в XVI веке священником из Лисморе, как и в ирландских балладах, обнаруженных в манускриптах, датирующихся началом XVII века, святой является кислым и невыносимым духовным лицом, а фианы – в равной степени нетерпимыми и богохульными язычниками. Нет никакой попытки достичь компромисса; святой радуется тому, что фианы находятся в аду, а Ойсин демонстрирует презрение к Богу бритых священников. Но иногда это презрение смешано с юмором и пафосом. Если бы герои из сообщества Ойсина жили теперь, то колокола, книги и пение псалмов монахов мало что сделали бы. Верно, что святой оказывает утомленному старику гостеприимство, но глаза Ойсина слепнут от слез, когда он думает об ушедшей красоте фианов, а его уши страдают от «нестройного звона колоколов, гудящих псалмов и воющих клириков». Эти баллады, возможно, представляют главный аспект отношения церкви к кельтскому язычеству. Как же тогда возникли более обширные «Беседы»? Мы должны обратить внимание на то, что некоторые из баллад имеют умеренный тон. Ойсина побуждают принять веру, и он молится о спасении. Возможно, это означает возбуждение интереса к старым героям, жившим в то время, когда вера была тверда. Не было никакой опасности языческого возрождения, и если бы фианы были христианизированы, то было бы законно изображать их как героических и благородных. «Беседы» символизировали бы высшую точку этого интереса к прошлому среди образованных классов, поскольку среди народа, судя по популярным историям, фианы никогда не рассматривались иначе как в благоприятном свете. «Беседы» восстанавливали достоинство фианов в глазах официального христианства. Они крестятся или освобождены от ада, а по своей собственной
Борьба убеждений в Ирландии, изменение старого порядка, уступившего место новому, очевидно, запечатлелась в сознании кельтских поэтов и авторов романов. Поэтому мы постоянно слышим о встрече богов, полубогов или героев со святыми новой эры. Часто они кланяются перед крестом, крестятся и постигают христианскую истину, как в «Беседах» и в некоторых материалах цикла о Кухулине. Возможно, часть европейской народной литературы поняла ценность ситуации, отражающей эту встречу религий – старой, готовой исчезнуть, и новой, обладающей свежестью юности.
Действительно ли Макферсон открыл подлинную кельтскую эпопею? Ни один смертный, кроме него, никогда не видел оригинала, но никто не станет отрицать, что многое из его работы основано на собранных им материалах. Он знал некоторые из историй и баллад, бывших в ходу среди народа, возможно, также часть версий ирландского манускрипта. Он видел, что между ними было некоторое единство, и он видел, что это можно было сделать еще более очевидным. Он встроил ходячие сюжеты в эпическую структуру, добавив, выдумав, изменив и сплавив целое в свой собственный британский стиль. Позже он, по-видимому, перевел все это на галльский язык. Он представил миру свою версию и стал знаменитым, но он дал это как подлинный перевод подлинной кельтской эпопеи. Таковым было его ремесло: он был «гениальным шарлатаном». Его гений заключается в создании эпопеи, которую люди готовы были читать, и в том, что он заставил их считать это не его произведением, а творением кельтской героической эпохи. Любой может написать эпопею, но не многие могут написать такую, которую будут читать тысячи, которой будут восхищаться такие люди, как Шатобриан, Гете, Наполеон, Байрон и Кольридж, книгу, в которой будут, так сказать, обобщены устремления эпохи, уставшей от классического формализма. Макферсон познакомил своего читателя с новым миром героических подвигов, романтичных приключений, бессмертной любви, сентиментально выраженных изысканных чувств. Он превратил грубых воинов и прекрасных, но несколько беззастенчивых героинь саги в сентиментальных персонажей, удовлетворявших вкусам эпохи, балансировавшей между носящим парик и напудренным формализмом XVIII века и новыми идеалами, которые должны были последовать. Его «Оссиан» является перекрестком между осуществленными Попом переводами гомеровских «Илиады» и «Одиссеи» и «Чайльд Гарольдом» Байрона. Его герои и героини живут не среди родного вереска, и неясно, поддерживать ли этот образ жизни вместе с Попом или следовать природе вместе с благородными дикарями Руссо и Полом и Вирджинией Сен-Пьера. Прошло то время, когда было ересью сомневаться в подлинности эпопеи Макферсона, но если кто-то еще сомневается, пусть прочтет ее, а затем обратится к существующим версиям, балладам и историям. Он окажется в совершенно другой обстановке и распознает в последней истинную эпическую тональность – ярость и великодушие воина, страшную жестокость, и при этом бесконечную нежность, дикое вожделение, и при этом также и истинную любовь, мир магического супернатурализма, но и точную копию вещей, какими они были в ту отдаленную эпоху. Варварство того времени обнаруживается в этих древних историях: поступки, которые вызывают трепет, характер отношений между полами, которые теперь встречаются только среди дикарей, социальная и бытовая обстановка, несколько аляповатая и отвратительная. И тем не менее, там присутствует дух храбрости, страсти, подлинной жизни; мы оказываемся во власти подлинной мужественности и женственности. Макферсон дает изображение оссиановской эпохи так, как он воспринимал ее, – как эпоху кельтской истории, которая «никогда не была на море или на суше». Даже его призраки – некельтские, туманные и невещественные фантомы, в отличие от имеющих телесную оболочку персонажей саги, которые согласуются с кельтской верой в то, что душа принимает тело в другом мире. Макферсон делает Фионна неизменно успешным, хотя в историях саги его часто побеждают. Он смешивает цикл о Кухулине с циклом об Оссиане, но они, кроме некоторых случайных примеров, в старой литературе совершенно другие. Однако не будь его поэма столь великой, какой она является, хотя и настолько некельтской, она не смогла бы оказать такое влияние на всю европейскую литературу. Те, кто заботится о подлинной кельтской литературе, продукте народа, который любил природу, отважные дела, красоту этого мира, музыку моря и птиц, горы, доблесть мужчин и красоту женщин, все равно найдут все это в саге – либо в ее литературной, либо в народной форме. И благодаря всему этому станет внятным тайный смысл кельтского пафоса и кельтской печали, отдаленный веками отзвук «старых, несчастных, далеких событий и сражений давних».
Глава 9
Боги и люди
Обычно человек делает своих богов по собственному образу, но при этом они не подобны ему во всем. Промежуточное звено между ними и человеком – идеальные герои, которые были, возможно, богами или полубогами. Одним из признаков кельтских богов является их огромная высота. Никакой дом не мог вместить Брана, а некоторые божественные люди из Элизиума, которые явились к Фионну, имели на пальцах кольца «столь же толстые, как прут для подстегивания трех быков». Даже фианы были гигантами, и череп одного из них мог вмещать несколько человек. Боги обладают также свойством быть невидимыми и видны только тем, кому они сами пожелают открыться, или обладают способностью скрываться в магическом тумане. Когда они являются смертным, то обычно в облике смертных, иногда даже в виде конкретного человека, но они могут также превращаться в животных, часто в птиц. Имена некоторых божеств показывают, что некогда они были животными, чистыми и простыми, но когда они стали антропоморфными, возникли мифы, рассказывающие о том, как они явились людям в формах животных. Частично это объясняет мифы с превращением. Боги также являются бессмертными, хотя в мифах мы слышим и о случаях их гибели. Туата Де Дананн «нетленны», их «жизнь вечна». Это бессмертие либо изначально им присуще, либо это результат съедания бессмертной пищи – это свиньи Мананнана, вековой деликатес Гоибниу, его бессмертный эль или яблоки Элизиума. Истории, рассказывающие о гибели богов, возможно, основаны на древних мифах, где боги умирали, поскольку эти мифы отражали ритуальные действия, в которых человеческие представители богов были убиты. Такие обряды были неотъемлемой частью кельтской религии. В других местах ритуал, связанный с богами, подобными Осирису или Адонису, был основан на их функциях как богов растительности и объединен со сложными мифами, рассказывающими об их смерти и возрождении. Нечто родственное этому, возможно, произошло и у кельтов.
Божества часто вступают в отношения со смертными. Богини искали любви героев, которые затем иногда числились среди богов, а боги любили дочерей человеческих. Часто герои саг – это дети богов и смертных, и в это божественное происхождение кельты верили твердо, поскольку личные имена, образованные от божественного имени и «-генос» или «-гнатос» («рожденный от», «сын»), обнаруживаются в надписях во всех кельтских областях или в кельтских документах – Бодуогенос, Камулогната и т. д. Считается, что те, кто поначалу носил эти имена, был божественного происхождения от одного из родителей. Духи природы, или стихии персонифицированной природы, также могут быть родителями смертных, как, например, можно судить по именам типа Морриган, от Моригенос («сын Моря»), и многих других. По этой и по другим причинам боги часто вмешиваются в человеческие дела, помогая своим детям или фаворитам. Или опять же они ищут помощи смертных или героев саг в своей борьбе или во время бедствий, как, например, Морриган молила об избавлении от Кухулина.
Как и в случае с древнегреческими и древнеримскими правителями, кельтские вожди, которые носили божественные имена, возможно, считались представителями или воплощениями богов. По-видимому, это объясняет, почему вождь Бойи (Boii) называл себя богом и был почитаем после смерти и почему галлы с такой готовностью приняли божественность Августа. Ирландские короли носили божественные имена, и среди них часто встречается Нуаду; один из них, Ирел Файт, отождествляется с Нуаду Айргетламом, в то время как в одном тексте «нуа-дат» толкуется как «властвующий», как будто «Нуаду – титул, означающий власть». Уэльские правители носят имя Нудд (Ноденс), и реальный, и мифический вождь Бреннус взял свое имя от бога Брана. Король Конхобар назван «диа талмайде» (dia talmaide) («земной бог»). Если короли считались людьми-богами, подобными фараонам, то это могло бы объяснить частоту историй о божественном отцовстве или перевоплощении, хотя это также объяснило бы многочисленные табу, которые ирландские короли должны были соблюдать, в отличие от обычных смертных. Процветание было связано с их соблюдением, хотя позже оно считалось зависящим от праведности правителя. Умеренный климат, изобилие зерна, плодов, рыбы и скота способствовали процветанию, и таким образом плодородие было связано с личностью правителя. Некогда правители, возможно, рассматривались как воплощения таких богов. Всюду, где обнаруживаются божественные правители, существует тесная связь их с плодородием и с должным соблюдением ими табу. Чтобы предотвратить беды в стране, их убивали прежде, чем они старели и слабели, а их энергия переходила к их преемникам. Их смерть приносила пользу их народу, но часто король мог править до тех пор, пока он мог защищать свои владения от всех пришельцев, или опять же какого-нибудь раба или преступника какое-то время принимали за лжеправителя, а убивали как божественного правителя. Разрозненные в ирландской литературе и в народных сказаниях намеки подсказывают, что кельты по отношению к своим божественным правителям вели себя так же, как и другие народы. Вполне возможно, что так же относились к богам некоторые друиды. Вожди и священники поначалу, вероятно, не различались. В Галатии двенадцать «тетрархов» встречались ежегодно с тремя сотнями помощников в Друнеметоне на большом национальном совете. Собрание этого совета в священном месте (неметон), его сходство с ежегодным собранием друидов в Галлии и возможность того, что «дру-» имеет некоторую связь с названием «друид», указывают на религиозный и политический характер этого совета. «Тетрархи», возможно, были своего рода вождями-священниками; они имели властные прерогативы действий в качестве судей, какие имели друиды Галлии. Жена одного из них была священнослужительницей, эта должность переходила по наследству в ее семье, и, возможно, было необходимо, чтобы ее муж также был священником. Один из тетрархов, Дейотарус, «божественный бык», был искусным в предсказаниях, а титул вождя-священника был дарован некоторым кельтам во II веке до н. э., как будто двойная должность была уже кельтским институтом. Мифические кельтские вожди советовались с богами без какого-либо вмешательства со стороны священников, а властная Боудикка имела священнические функции. Не преувеличивая значение этих намеков, мы можем предположить, что дифференцирование этих двух должностей не было одновременным во всей кельтской области.
Но когда этот процесс развивался, священники, вероятно, предъявляли права на политическую власть, а правители, в свою очередь, пытались сохранить статус священников, и там, где это происходило, священники довольствовались наблюдением за тем, чтобы должным образом соблюдались табу, ритуалы и осуществлялась казнь лжеправителей. Ирландские правители, возможно, все еще считались богами, хотя некоторые друиды, вероятно, были божественными священниками, поскольку называли себя творцами вселенной, а континентальные и ирландские друиды претендовали на превосходство над правителями. Кельтские священники притязали на божественное происхождение.
Воплощенный бог был, вероятно, представителем бога, или духа, земли, роста, или растительности, представленного также деревом. Символическую ветвь такого дерева носили вожди и, возможно, друиды, которые использовали в своих ритуалах ветви дуба. Вожди и дерево были связаны, жизнь вождя была связана с жизнью дерева, и, возможно, оба умирали в одно время. Но как вождей представлял заместитель, так и священное дерево считалось слишком священным, чтобы его рубить, и также могло иметь свой заменитель. К ирландскому биле, или священному дереву, связанному с вождями, нельзя было прикасаться нечистыми руками и было бы кощунством срубить его. Возможно, перед срубанием дерева срезали ветвь или что-нибудь выросшее на нем, например омелу, либо же символическая ветвь вождя оберегалась до того момента, когда его могли убить. Это может объяснить описание Плинием обряда с омелой. Омела была душой дерева и заключала в себе жизнь божественного представителя. Ее нужно было сорвать прежде, чем могли срубить дерево или убить жертву. По-видимому, гипотетическое по характеру описание Плиния неполно, или же он говорил о чем-то таком, о чем не знал всех подробностей. Ритуал должен иметь какую-то цель, отличную от магическо-медицинского использования омелы, которое он описывает, и хотя он ничего не говорит о рубке дерева или человеческих жертвоприношениях, вполне вероятно, что, поскольку человеческие жертвоприношения в его время были запрещены, их место занимали быки, которых убивали во время обряда. Позже романтичные истории предполагают, что перед убийством какого-то персонажа, мифического божественного священника или вождя, ветвь, которую он держит, должна быть захвачена его противником или сорвана с дерева, которое он защищал. Они могут указывать на старую веру в дерево и вождя как божественных представителей и на то, что ритуал, подобный этому, был связан со священником Неми. Божественное дерево стало мистическим деревом Элизиума, с золотыми и серебряными ветвями и удивительными плодами. Вооруженный такой ветвью, даром от своего народа, смертный мог беспрепятственно проникать в божественную страну. Возможно, этот ритуал может рассматриваться как романтический миф о старых божественных вождях с ветвью священного дерева.
Если бы в древние времена дух растительности был женским, его представителем была бы женщина, возможно убиваемая во время повторяющихся праздников верующими женщинами. Это объяснило бы убийство на празднике одной из женщин намнитскими женщинами. Но когда мужские духи или боги заменили богинь, божественный священник-вождь занял место женского представителя. С другой стороны, так же как богиня стала супругом бога, женский представитель продолжал быть в качестве божественной супруги в ритуале священного брака, Королевы Мая из более позднего народного обычая. Спорадически и позже стали консервативно сохраняться культы с женскими божественными воплощениями, как это заметно по присутствию одной только Королевы Мая в некоторых народных обрядах и по многим кельтским ритуалам, из которых были исключены мужчины.
Глава 10
Культ мертвых
Традиция класть в могилу вместе с мертвыми материальные ценности или убивать жену или рабов не обязательно указывает на культ мертвых, однако, когда такие методы сохраняются в течение длительного времени, они принимают форму культа. Эти обычаи процветали среди кельтов, и, с учетом почитания могил мертвых, они указывают на почитание духов предков, а также на почитание умерших великих героев. Головы убитых предлагали в жертву «сильным теням умерших» – духам героев племени, чья слава была воспета бардами. Когда такие головы помещали в дома, они, возможно, были посвящены семейным духам. Честь, которой были удостоены мифические или реальные герои, возможно, указывает на фактический существовавший культ поклонения мертвому герою, в то время как он, они верили, продолжал покровительствовать племени. Мы знаем также, что могила короля Коттиуса в Альпах была священным местом, что ирландские короли часто проходили инаугурацию на пирамидах из камней, служивших могильными холмами предков, и что ирландские боги были связаны с холмами мертвых.