Религия
Шрифт:
— На каждого нашего павшего пришлось десять их, — возразил Заногерра.
— Вы не можете позволить себе пожертвовать даже одной жизнью к десяти, — продолжал Тангейзер. — Мустафа может. Мустафа будет. Бравада подпишет вам приговор. Предоставьте янычарам действовать безрассудно. Поскольку, хотя они и лучшие среди равных, они всего лишь люди. Через некоторое время им наскучит впустую жертвовать жизнями. Им надоест дурная пища, грязная вода и изнуряющая жара. Капля за каплей подточите их веру в то, что Аллах им благоволит. Подорвите гордость Мустафы. — Он взглянул на Ла Валлетта. — Но если вы собираетесь разбить турецкое сердце — а я не могу назвать ни одного человека, которому это удалось, — вам придется ожесточать свое сверх всякой меры.
— Вы ведь не обидитесь, если я скажу, что вы мыслите, как турок, — сказал Ла Валлетт.
— Не обижусь — напротив, — отозвался Тангейзер. — Вас они считают совершенными дикарями.
К изумлению всех собравшихся, Ла Валлетт засмеялся, будто бы ничто не могло польстить ему больше. И как раз этот момент Никодим избрал, чтобы рухнуть в обморок, прямо перед распятием, висевшим на стене, на которое он уже некоторое время смотрел не отрывая глаз.
Тангейзер подошел, опустился рядом с ним на колени и перекатил юношу на спину. Небезызвестный факт: камни бессмертия вполне соответствовали своему названию, — некоторые, попробовав их, так и не возвращались из сна вечности. Но дыхание Никодима было ровным, на губах застыла улыбка. В следующий раз, решил Тангейзер, когда буду готовить новую порцию, не надо класть опиум так щедро. Рыцари, которые тоже подошли к юноше и понятия не имели о том, что он отравлен наркотиком, сочли его обморок признаком религиозного экстаза. Тангейзер не стал их разочаровывать. С помощью Ле Маса он поднял юношу с пола и перекинул на плечо.
— Мы еще поговорим, — пообещал Ла Валлетт.
Тангейзер покачнулся, поскольку македонец был вовсе не карликом, и понес его в оберж. На следующее утро грек пробудился от нескольких пощечин и, все еще в состоянии экстаза, был окрещен в соборе Святого Лоренцо, а клеймо ислама навечно смыли с его души.
Тангейзер, все еще мокнущий в своей бочке, ощутил запах дыма и кофейный аромат, несущиеся из открытой двери. На турецком базаре он приобрел медную турку, кофейный сервиз — тоненькие чашечки из Измита, фарфоровые с золотыми каемочками, — и два мешочка обжаренных зерен. А в Никодиме он обрел человека, умеющего приготовить все, как надо. Македонец, относившийся к Тангейзеру с благоговением, как и следует относиться к магу, теперь обитал в Английском оберже, и, поскольку — к большому разочарованию Тангейзера — ни одна из дам явно не питала склонности к кулинарному искусству, греку выпала честь готовить Тангейзеру завтраки.
Тангейзер вылез из соленой воды, освеженный и охлажденный, и позволил ветру высушить кожу, после чего оделся. Поедая бараньи почки, козий сыр и поджаренный хлеб, он размышлял о судьбе сына графини. Они пробыли на острове почти три недели и пока не нашли его. Они до сих пор не знали его имени. Записи о крещениях в церквях Эль-Борго не дали ничего, и это при том, что священники двенадцати храмов, находящихся за пределами города, привезли с собой все свои записи, спасаясь от турок. Во время вылазок за городскую стену Тангейзер обыскал еще семь церквей и часовен, столь многочисленных на Мальте. Он нашел еще пять книг с записями, спрятанных под алтарными камнями, но и в них не было ничего.
Его идея отыскать мальчика таким способом — навеянная опьяняющей музыкой, розами и ликером — была не более нелепа, чем все предприятие в целом. Горячее желание произвести впечатление на женщину ввергло множество здравомыслящих мужчин в несчастья, которых они всячески старались избегать. Мысль, что он не первый в ряду глупцов, лихорадочно пытающихся отыскать дорогу обратно в Эдем, была сомнительным утешением.
В городе были сотни мальчишек. И оказалось совсем непросто отыскать среди них бастарда, родившегося двенадцать лет назад накануне Дня всех святых. Сейчас он понимал, что такой подкидыш может и не знать точной даты своего рождения. Внебрачные связи — предмет, который не любят обсуждать в здешнем обществе, повсеместно проникнутом чрезмерной мальтийской гордостью. Рыцари ревниво защищали свою репутацию. Что же касается сокрытия сексуальных преступлений своих связанных целибатом слуг, Римская церковь обладала в этом деле опытом, доведенным до совершенства тысячелетней практикой.
«Я узнаю его, когда увижу», — заявила Карла. Но если так, значит, она еще не видела его. Тангейзер всматривался в каждое неумытое лицо, ища в нем отголосок лица Карлы или Людовико. В один день он заметил полдюжины мальчишек, показавшихся ему точными копиями либо ее, либо его; на следующий день эти же физиономии показались ему насмешкой над собственным легковерием. Он даже видел мальчишек, которые запросто могли бы происходить от его собственного семени. И все это доказывало только, что мальчика вообще может не быть здесь, что он, возможно, давным-давно умер или находится в каком-нибудь ливийском борделе, а может, в постели кардинала. Тангейзер даже подумывал, не сказать ли Карле, что обнаружил надгробие мальчика на одном отдаленном кладбище за городской стеной. Как сильно будет она горевать по столь абстрактному образу? Но не столько горе, сколько чувство поражения затуманит ее глаза, и он не хотел, чтобы их блеск померк, особенно из-за лжи. Карла, видимо, воспринимала всю свою жизнь как вечное поражение без борьбы, а сильная личность неохотно сдается и не желает извинять свои слабости. Поиски мальчика были последней битвой Карлы; если она проиграет, он опасался, что она уже никогда больше не сможет бороться снова. А он не желал видеть ее сломленной.
Он запил кусок почки вином. Потом обдумал другую ложь, на мысль о которой навела его Ампаро, пока он расстегивал пуговицы на ее платье, вернувшись с полуночного военного совета. Можно подменить того, кого они ищут, любым мальчишкой из огромного числа городских сирот. Она подружилась с каким-то из этих оборванцев в доках и спрашивала, может ли привести его сюда. Будет достаточно просто завоевать доверие подобного мальчишки, заранее научить его кое-чему, заставить его заучить нужную дату рождения, которую затем подтвердить, просто-напросто подделав листок в записях, которые ему достались. Все будут довольны, и они смогут быстро убраться с этого острова безумия и смерти.
Он поймал себя на том, что созерцание последнего кусочка на тарелке внезапно вызвало у него дурноту. Гордость — чудовищное проклятие. Она гораздо вернее приводит к гибели, чем любой порок. Любовь и уважение к женщинам — даже еще хуже и, среди прочего, способны запросто испортить самый лучший завтрак. Он помахал Никодиму, чтобы тот нес кофе. Отхлебнул глоток бодрящего напитка и подождал, когда его дух воспрянет. Он же еще не был в Мдине, официальной столице острова. Ла Валлетт поддерживал связь с ее гарнизоном с помощью своих знаменитых лазутчиков, но путь туда полон опасностей. Однако же мальчик родился именно в Мдине, туда необходимо попасть. Если поездка в столицу окажется столь же безрезультатной, как и все прочие попытки, он убедит Карлу, что больше им нечего здесь делать.
Он потер лицо обеими руками. Его единственным желанием сейчас было вернуться в постель, в объятия Ампаро, но это как раз было одно из тех желаний, которые вернее других ввергали его в неприятности. Карла попросила отвезти ее на Мальту, он сделал это и многое другое. Он вернул румянец на ее щеки. Он дал ей возможность ощутить вкус приключения. Пусть они проиграют, но с честью. Конечно же, ее демоны успокоятся при таких условиях. Он привел козочек в волчье логово, и сознание этого тяжко давило на его разум. Естественно, теперь его обязанность состоит в том, чтобы вывезти их обратно. Откажет ли она ему в титуле после женитьбы? Он как-то позабыл обговорить это условие среди прочих деталей их сделки, что только доказывало слабость его разума, затуманенного зрелищем прекрасной груди. Он безгранично обожал Карлу, сильнее, чем хотел бы признать. Мужчина способен и не на такие глупости ради женщины. Но ведь он бороздил эти воды, еще и поддавшись чарам Ампаро. Это задевало Карлу, без всякого сомнения, и когтистая лапа сжала ему внутренности. Если бы только графиня была чуть менее чувствительна… Если бы он только не напутал с поцелуем, который пытался похитить у нее в саду. Все, что он сумел уловить, — отвращение. Что и неудивительно. А какое сильное чувство он испытывал, глядя на спящую Ампаро всего какой-то час назад?
Проклятье! Он был закован в невидимые кандалы. Мучим духовными орудиями пытки, созданными самим дьяволом. Проницательный человек сумел бы устроить свой отъезд без лишней суеты. Но он не был проницательным человеком, во всяком случае так казалось, и он подытожил все эти пустые размышления тяжким вздохом.
— Тебя что-то мучит, мой господин, — произнес Никодим.
Тангейзер простонал и опустил руки. У македонца было поразительное лицо, смуглое, с ясными чертами, совершенно симметричное и пропорциональное. Черные глаза с длинными ресницами смотрели на мир с оскорбленной невинностью икон на стенах Айя-Софии. Возможно, именно благодаря этим качествам он и оказался среди личных охранников Мустафы, потому что старики черпают уверенность в зерцале юности. Они говорили по-турецки.