Реликтовая популяция. Книга 1
Шрифт:
– Но возможно ли такое? – засомневался он. – Моей кавоти полторы тысячи лет. Как будто. Её, может быть, хватит ещё лет на пятьсот, после чего она просто рассыплется. Говорят, самая старая на Земле аппаратура – это для связи, потому что такой уже не делают давно. Она тоже постепенно выходит из строя, а ей от силы тысяч десять лет.
– Видишь ли, Свим, такое впечатление, что здесь когда-то было нечто такое, отчего используемая техника смогла дожить до наших дней в целости и работоспособности. Изготовили её неспроста, а для каких-то важных целей. Ведь распределители пищи здесь стоят не с тем, чтобы нас поразить, а потому, что в помещениях всё может меняться: обстановка, жильцы, назначение самого помещения, а основное – автомат, кормящий людей, – остается постоянным и служит долго. Вот я и думаю, есть смысл посмотреть тут всё внимательнее и поискать, как следует.
– Наговорили столько, что мне следует подумать, всё ли я правильно понял, – после небольшой паузы в разговоре, наступившей после высказывания Харана, монотонно выговорил Сестерций. – Слушая вас, я всё больше удостоверяюсь, что люди были созданы после нас, торнов. Первая модель разумных существ на Земле, наш предок Акарак, не обладал таким изощрённым умом, как вторая модель – предок людей Обезьян. Когда я увидел стойку распределителя пищи, то, простой я перед ней хоть целый год, мне бы в голову даже не пришлю воспользоваться ею и получить еду. А что сделал Свим? Он сразу решил проверить и нажал на кнопки. И получилось!
– И совсем, как оказалось, неплохо, – вставил Харан в монотонный монолог торна.
– Да, – серьёзно подтвердил Сестерций, – совсем неплохо. Скажу теперь честно, меня испугали его действия.
– Ха! – не поверил Свим. – А-а, то-то ты за меня прятался, – тут же вспомнил он.
– Не прятался, а поступил благоразумно.
– Но чего ты испугался? – спросил Харан.
– Отвечу… Техника прошлых эпох была такой разной. Нас могло, после действий Свима, просто похоронить в подземелье… Или выбросить из него на высоту, куда нас шар не поднимал. Сделав такой прыжок, мы могли бы не беспокоиться о приземлении. Просто упали и – всё.
Люди засмеялись, а торн продолжал:
– Теперь вот Харан со своими предложениями. И я говорю: – а что? Вдруг найдём. Потому я поддерживаю Харана. Надо искать.
Ф”ент во всю свою зубастую пасть сладко зевнул, заглушая последние слова торна.
Все вновь рассмеялись, то есть те, кто умел смеяться – люди.
– Уважаемому стехару кроме еды ничего не надо?
Выродок посмотрел в сторону Клоуды, сказавшей о нём. Она его видела в уже наступившей темноте совсем плохо, он – лучше.
– Не то чтобы ничего кроме еды. Просто я подумал, не лечь ли нам спать, а завтра на свежую голову решить все вопросы. То, что наговорили сейчас, поутру покажется ерундой. Или…
– Да ну тебя! – хохоча, отмахнулся Свим. – Ты как скажешь, так…
– Разве я не прав? День сегодня не только для меня, но и для вас был тяжелым…
– Во, собака! – восхитился К”ньец. – И для нас был тяжелым, а для него, стало быть, и вовсе тяжелейшим, а?
– Ты, кошка, остался с одним ухом, оттого и слышишь звуки вполне внятной речи искажённо.
Новый взрыв смеха.
– Я-то слышу не хуже твоего и с одним ухом, а ты…
– Хорошо, хорошо! Тогда для тех, кто слышит хорошо, скажем так. Сегодняшний день для всех был непростым. Надо как следует отдохнуть, тем более после такой еды… Авво!..
Смех постепенно затих, в наступившей тишине раздался высокий голос Камрата:
– Сегодня всё так здорово у нас получилось. Сидим все вместе, никто нам не мешает, никто нам не угрожает. Вокруг тихо. – Он прикрыл глаза, чтобы показать, как ему хорошо и уютно здесь среди друзей и тишины. – Я бы так просидел всю жизнь!
– То, на чём сидишь, отвалится, – первым нашёлся торн. – Нам, например, долго сидеть нельзя.
– Это как сидеть, – отозвался Свим, прикрывая рукой рот, раздираемый зевотой.
– В принципе, малыш высказал один из вариантов будущего, – произнёс Харан. – У каждого из нас бывали в жизни моменты, когда появлялось желание каким-либо образом продлить во времени хорошее настроение или удачные дни. Но, малыш, поверь мне, всю жизнь так не просидишь, как бы приятно это не было и как бы тебе этого не хотелось. – В голосе Харана появились наставительные нотки. – Не просидишь, потому что устанешь, как заметил Сестерций, или другие не дадут. Да и сидеть – стареть! У тебя ещё столько впереди будет дел, событий, встреч и разлук… Кто знает, вспомнишь ли ты вообще когда-нибудь сегодняшний вечер, хотя он и пленил тебя покоем и удачным завершением дня. А вспомнишь, так, опять же поверь мне, подумаешь, какой я тогда был маленький и многого не понимал, мечтая просидеть всю жизнь. Жизнь, подумаешь ты, – это путь, непростой и уходящий в бесконечность, по которому надо всё время идти без остановки. Действительно так, Камрат! Ибо тот, кто сидит – не живёт, он только существует, плывёт по течению. Это не жизнь человека или разумного, но жизнь травы, знающей лишь свою кочку. Вокруг неё ещё несколько таких же травинок и все крепко, как им кажется, держатся за землю. Сидят! Однако её съест корова, на неё наступит сапог разумного, её опалит злой огонь – а она ни с места. Так и человек подобен такой траве, если он сидит… Ты понял, что я хотел сказать, малыш?
– Очень даже понял, – живо отозвался Камрат. – Но люди в городах сидят в своих домах всю свою жизнь. Если ходят, то к кому-нибудь в гости два-три раза в год или на выборы кугура. Они, значит, – как трава?
– Ай да малыш! – похвалил Харан. – С тобой интересно говорить. И ты прав. Люди в городе – проблема, которой никто, к сожалению, не занимается. Город даёт возможность сносно существовать человечеству, но в то же самое время убивает его. Да, в массе своей, горожане – трава. Тот, кто осознаёт страшную истину сидения, уходит из города. На время или навсегда. Куда уходит?.. В другой город, путешествовать по городам, становится лесовиком, хожалым, тескомовцем, фундаренцем или бандитом. Да, обыкновенным бандитом, как мы это понимаем. Одним словом, они ищут и находят свой путь, дающий знания, полноту жизненных впечатлений, и друзей! Так-то, малыш!
– Спасибо, Харан.
– Хм… Я рад за тебя…
– Мутные звезды! Я вот слушаю тебя, Харан, и мучаюсь загадкой. Ну, где ты так научился говорить?
Свим не видел улыбки Харана. Бывший личный врач руководителя бандеки продолжал улыбаться и тогда, когда проговорил:
– Этому, Свим, не учат. В нашей стране точно. Впрочем, в некоторых бандеках, там, где сохранились Педагоги, преподают науку по названию… ри-то-ри-ка… Да, риторика. Она учит, как надо говорить, как строить речь, какие употреблять слова. Мало того, подсказывает, что при этом делать руками, как улыбаться или негодовать… Целая наука? А я не учился. Когда был молод, мой нэм не позволил, потом появились другие интересы, не до того было. И не так уж я хорошо говорю… Просто мне в жизни много приходилось думать. А когда усиленно думаешь, то сам с собой споришь и подыскиваешь такие слова, чтобы самого себя убедить.
Его слова повисли в пустоте.
Сопел уснувший Ф”ент, свернулся клубком К”ньец, откинулся к стене торн и замедлил метаболизм в своём организме. Как будто уснула Клоуда. А Свим молчал, потому что ему нечего было сказать Харану.
Сказать, что его нэм позволял всё, лишь изъяви желание, но он его не изъявил? Поймёт ли его собеседник-ухроп? Или, что ему думать так, как приходилось Харану, случалось не часто, а уж спорить с самим собой и убеждать самого себя – вообще не возникало необходимости. Может быть, он когда-то и был несколько не прав сам с собой, однако не считал это для себя учебным материалом. И он примирительно бросил: