Рельсы под луной
Шрифт:
Страха не было ни капли: я о таких слышал с детства и бояться их не привык. Потом расскажу поподробнее. Я только подумал: эге, дядька, так вы и здесь, оказывается, водитесь, у мадьяр…
И тут он бросился. Не прыгнул и не кинулся, а как бы вмиг перетек на несколько метров. Заслонил лючок, стало темно, что-то меня подтолкнуло, чутье на опасность, которое на войне появляется само собой… Я отшатнулся подальше с водительского места, а он, судя по звукам, вбил лапу в лючок, попытался меня достать. Ну, что уж теперь… Включаю фонарик – в темноте не сориентироваться, а он, очень может оказаться, ночью видит, как днем.
Скребанул-таки меня когтями по сапогу, успел – но я вовремя шарахнулся.
Но достать не может, мы к задней стенке боевого отделения шарахнулись и сидим там, обливаясь потом. Дети, бегущие от грозы, – есть такая картина… Он взревывает, шипит, фыркает, шарит – но не дотягивается, сволочь… И, похоже, быстро понял, что не дотягивается…
Р-раз – и пропал из виду, слышно, как запрыгнул на броню, – когтями громко царапнуло, будто напильником. Метнулся я, захлопнул лючок. А он, паскуда, уже на башне и отваливает люк так сноровисто, словно в танкистах служил. Лапа просунулась, пошарила, убралась, и вижу я в люке, не так уж высоко над головой, его рожу – глаза, как плошки, сверкают желтым, ревет, помурлыкивает, как кот, только раз в двадцать посильнее, и мне в этом мурлыканье послышалось довольство: мол, никуда не денетесь…
Вижу я, что не время бояться демаскировки. В люк он, пожалуй что, протиснется. И пойдет в тесном пространстве рукопашная, где у нас ни малейших шансов не будет, Лезу в карман комбинезона (в кобурах пистолеты у нас мало кто носил, больше в карманах, с кобурой на поясе труднее через люк нырять). Снимаю курок с предохранительного взвода и стреляю ему прямо в харю. Стреляная гильза выскочила, по полу забрякала, а пороховой гарью тухло завоняло. Выстрел как выстрел, едва ли не в упор. «ТТ» – машинка солидная, и удар пули у нее – будь здоров.
А ему, такое впечатление, хоть бы хны. Словно у меня был холостой патрон – но я ж сам заряжал, у меня адъютантов нет. Нормальный был патрон, с пулей…
Гляжу краем глаза – Хусаинов раскачивается как заводной, громко бормочет что-то на непонятном языке, надо полагать, на родном татарском. Год с лишним его знаю, а раньше за ним подобного не замечалось: не молился, религиозных тем не затрагивал, свининку наворачивал с полным нашим удовольствием. А тут вдруг приперло…
Точно, он начинает протискиваться в люк – башкой вперед, словно ныряет, лапы вперед выставил. Совершенно не похоже, чтобы тэтэшная пуля ему хоть чуточку повредила. Хусаинов качается и бормочет. Я пистолет быстренько в карман, подхватываю автомат и луплю по нему очередь не менее чем в полрожка, опять-таки едва не в упор, по лапам, по харе… Гильзы стучат, гарью пороховой воняет вовсе уж нестерпимо… А он, гадина, протискивается.
А дальше, словно и в автомате у меня холостые, чего в жизни быть не может.
Тут на меня напало этакое оцепенение: ну ничего нельзя сделать, кранты нам, бравым… Сейчас прыгнет…
Хусаинов уже в полный голос что-то непонятное проорал и замолк. И тут с этой тварью что-то происходит: словно бы она свернулась в огненный клубок, взлетел клубок над башней, мне в распахнутый люк видно – и искрами рассыпался.
Настала полная тишина. Уж и не знаю, сколько мы так сидели, но определенно долгонько. Наконец я, еле языком ворочая, спросил:
– Хусаиныч, это – что?
Он ответил через силу – тоже рот будто кашей набили:
– Это такая молитва… а может,
– Погоди, – сказал я, – Хусаиныч… Джинны, они вроде бы в запечатанных кувшинах обитать должны…
Я же говорю, читал про Хоттабыча. Я тогда много читал, я за библиотекаршей ухаживал, а какой самый простой и надежный способ подзадержаться в библиотеке и бывать там почаще? Книжки брать. Активный читатель, ага. Ну, и волей-неволей приходилось что читать, что бегло проглядывать – она ж спросит, понравилось или нет, если нет, почему, о книгах разговор заведет.
Приходилось соответствовать…
Хусаинов отвечает:
– Джинн не обязательно сидит в кувшине. Джинн – это злой дух, а они бывают всякие…
Мокрый я под комбинезоном, как мышь в ведре. Вынул фляжечку, поболтал, прикинул, честно оприходовал половину, протянул Хусаинову:
– Выпьем, Хусаиныч, за твоего дедушку, царство ему небесное или как там у вас…
– Да он еще живой, – говорит Хусаинов.
– Ну, – отвечаю, – тогда долгой ему жизни, и здоровья, и всяких благ, правильный он у тебя старик, ей-богу… Нам бы тут и аллес капут… Не вернется, говоришь? А стаями они не ходят?
– Вроде бы нет, – говорит Хусаинов. – Они поодиночке больше. Не любят они друг друга, плохие они…
– Законченные гитлерюги, – киваю я. – Это понятно…
Вот так сидим мы с ним, спокойно разговариваем о всякой чертовщине, в которую я раньше верить не верил… А, с другой стороны, что делать? События имели место. Не биться же головой об стену и не причитать? Тут нужно срочно прикинуть, как жить дальше.
– Хусаиныч, – сказал я. – А этот твой дедушкин наговор… Он одноразовый, как резиновое изделие второй номер, или его можно применять сколько захочешь?
– Дедушка говорил, сколько захочешь…
– Совсем хорошо, – сказал я. – Пошли-ка отсюда на хер, хоть и потемну… Не хочется мне тут до утра сидеть…
Собрали мы наши скудные пожитки, взяли оружие, вылезли через нижний люк и двинули пешедралом. Тишина, лунным светом все залито, луна уже опускается, и тени от деревьев легли длиннющие, черные…
Иду я и про себя рассуждаю о всяких вещах, про которые раньше как-то не думал, пока не знал про дедушку Хусаиныча. Думаю я: а может, дедушка его не только наговорам научил, но еще и наложил на него что-то такое? У нас в Сибири, в старые времена, знающие люди много чего умели… С тех пор, как появился у нас Хусаинов вместо убитого Маляренко, стало нашему экипажу везти так, что кто-то «заговоренными» окрестил. Вот уже год с лишним в экипаже потерь нет. А у других сплошь и рядом, иногда – весь экипаж сразу. Ну да, горели мы дважды – но всякий раз так удачно складывалось, что вываливались необожженные и оставались целехонькими. До того было совсем иначе – в первый раз из четырех выбрались мы только двое, во второй – мне спину прижгло…
Спрашивать я его ни про что не стал, ни тогда, ни потом. Неудобно как-то. Лучше уж верить потихонечку, что так оно и есть, – жить легче, надежду придает…
Добрались мы до расположения без всяких приключений и нехороших встреч. Еще затемно. Часовой нас, неожиданных гостей, враз положил мордой в землю – ну, на него обижаться не стоит, он – лицо неприкосновенное, обязан. В прошлом году наши, белым днем, клали на землю генерал-майора еще с тремя. Водитель, адъютант и охранник. Они заплутали, машина поломалась так, что не починишь, и двинули они пешком искать своих. Генерал ничуточки не обиделся – судя по наградам и ухваткам, боевой был генерал, не тыловая хомячина.