Ремесло сатаны
Шрифт:
— Там я себя гораздо свободнее чувствую. В гостинице, например, нельзя, во-первых, приводить женщин, а во-вторых…
— Я не желаю знать никаких ваших «во-вторых». Сообщаю к вашему сведению, что вы на днях едете в Сербию.
— Так скоро! А я думал здесь пробыть…
— Не думайте! Роскошь думать за вас предоставьте другим. Ваше дело — повиноваться. Даю вам поручение, которое надо исполнить сегодня же. Запишите фамилию: Корещенко. Узнайте о нем все подробности, вкусы, привычки, образ жизни. Он занят работой над какими-то новыми истребителями. Узнайте, на каком заводе, как и что? В зависимости от ваших сведений
— Господин аббат прав. Я по технической части слабоват. Перезабыл, да и никогда не был силен. Вот по части баб — здесь я профессор…
Манега поморщился.
— Так и несет от вас каким-то грязным кабачком внешне приличным.
— Господин аббат, требуйте с каждого человека не больше того, что он может дать. Я воспитывался не в аристократическом колледже…
— При чем здесь воспитание? Нужен такт, а его у вас нет. А будь он — вы пошли бы значительно дальше с вашей энергией и с вашим нахальством.
— Господин аббат упорно не желает признавать мои таланты.
— У вас нет наблюдательности, нет хорошо воспитанной памяти. И то и другое необходимо в вашем ремесле. Вот пока мне принесут кофе, я вам сделаю маленький экзамен. Сколько времени вы живете в ваших меблированных комнатах?
— Два с половиной месяца.
— Время большое. Успели вы присмотреться к соседним жильцам и выделить среди общей массы тех, кто действительно чем-нибудь выделяется?
— Господин аббат, я не пропустил ни одной смазливенькой мордочки…
Манега, скрестив руки, остановился перед Генрихом Альбертовичем.
— Послушайте, ваше хамство не имеет границ! Или вы перемените свой тон, или я вышвырну вас! Велю позвать моего албанца Керима, и он спустит вас с лестницы… Но тогда уже будет поздно. Тогда вы уже навсегда влипнете в трущобную грязь, откуда вас вытянула графиня Пэкано…
Дегеррарди струсил. Сквозь свой естественный «грим» побледнел.
— Господин аббат, я очень извиняюсь. Я действительно большая скотина, болван и дурак! Вы извольте спрашивать меня, я буду отвечать серьезно, без всякого балагана. Во-первых, там у нас живет король Кипрский.
— Что такое? — гневно сдвинул брови Манега. — Вы опять начинаете паясничать?
— Честное слово, господин аббат, клянусь вам всем для меня святым, — говорю правду! Собственными глазами видел в домовой книге: «Галеацо ди Лузиньян, король Иерусалимский и Кипрский».
— Вы его видели?
— Как вас, господин аббат. Этакий высокий, величавый старик, только ножки у него пошаливают. Подагра, что ли. Видимо, пожил на своем веку и немало хороших вин…
— Это возможно, — согласился Манега, — насколько я припоминаю историю Кипра, сначала там была византийская династия Комненов, а с 1191 года по 1489 — Лузиньянская. Затем сместили ее турки. Но по международному соглашению Лузиньяны, утратив свое право на трон, именовались, однако же, королями и титул переходил к старшему в роде.
— Господин аббат, у вас феноменальная память! — с искренним изумлением вырвалось у Дегеррарди. Так помнить все цифры, даты — ведь это же… это же черт знает что!..
— Этот Галеацо Лузиньян — последний в роде, — продолжал Манега, обращаясь больше к себе, чем к собеседнику, —
— На вид, — ничего, только ножки пошаливают, как я уже имел честь докладывать господину аббату.
Помолчав, Манега спросил:
— А еще?
— Еще, по-моему, любопытный тип, — некий Загорский. У меня чуть не вышло с ним столкновение из-за одной хорошенькой… извиняюсь, господин аббат, извиняюсь, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Этот самый Загорский служил в гвардии, в одном из самых дорогих полков, но случилась одна темная история, — вы, вероятно, помните нашумевший процесс о наследственных миллионах князя Обнинского?
— Помню. Сравнительно еще недавно! Этим процессом сильно интересовались при дворе его святейшества. И фамилию припоминаю: этот Загорский был одним из главных претендентов. Открылась подложность завещания. Загорского судили, и теперь он — лишенный прав. Что он делает?
— Служит, господин аббат. Получает рублей триста в месяц в каком-то частном банке, где, благодаря знанию иностранных языков, ведет заграничную корреспонденцию.
— Если не ошибаюсь, он даже окончил академию генерального штаба? Мне говорил о нем кардинал Сфорца. На этого Загорского надо обратить особенное внимание. Его охотно приняли бы в австрийскую армию. Несомненно, этот человек преисполнен горечи и злобы к тем кругам, в которых он сверкал. Они его вышвырнули, отвернулись, и, по-моему, это весьма благоприятная почва для «перекидного мостика». Как русский офицер и к тому же еще образованный, даровитый, много знающий, он был бы весьма и весьма полезен своими сведениями нашему генеральному штабу. Об этом надо подумать. Я не задерживаю вас, Дегеррарди… Ступайте и займитесь Корещенкой. Кстати, отыщите внизу Керима, а если его нет внизу, он в своей комнате. Комнаты для прислуги, — шестой этаж в самый конец. Пусть явится ко мне.
— Будет исполнено, господин аббат.
Дегеррарди мялся на месте.
— Вы не уходите?..
— Господин аббат, нельзя ли маленькое вспомоществование, я поиздержался.
— Сколько?
— Рублей пятьдесят… можно?
— Вы широко живете. Вы и так забрали вперед жалованье. Обратитесь к портье Адольфу, он вам выдаст пятьдесят рублей. Но чтобы впредь этих «авансов» не было!
— Последний раз, господин аббат, честное слово…
6. НА БЕРЕГАХ «ГОЛУБОГО ДУНАЯ»
Старый, колесный с выцветшей, облупившейся окраской пароход бегал через Дунай от сербского Белграда к венгерскому Землину. Землин — это по сербохорватски, у венгерцев и швабов он — Земун.
Желтый и мутный — (венцы зовут его голубым почему-то) — быстротечный Дунай раскинулся здесь широко, очень широко, словно желая как только можно дальше разобщить обе такие враждебные друг другу страны. Громадную «лоскутную», разноязычную монархию Габсбургов — с маленькой, сильной своим единством славянской Сербией.