Ремесло сатаны
Шрифт:
— Капельку еще терпения, Вера Клавдиевна! Я понимаю: чем ближе, тем дальше кажется, потому что секунды вытягиваются в часы… Но, в конце концов, увидите, как промелькнет незаметно время. Ближайшая ночь — в вагоне…
— Я не сомкну глаз…
— А вы заставьте себя! Это можно. Все мысли в одну точку. Думайте о волнующемся море или о том, как колышется рожь… Заснете! Только ближайшая ночь, а наутро мы получим автомобиль и вы лично убедитесь в превосходном качестве галицийских шоссейных дорог…
В Тернополе в штабе армии «ассирийцу» сказали, что Загорский, вот уже
Эта неожиданная новость холодом обвеяла Криволуцкого. Надо было скрывать от Веры, скрывать с болью, видя, как она — весь один сжигаемый нетерпением трепет — рвется к своему Диме.
И вот они мчатся дальше. Автомобиль несет их мимо обозов, мимо наших серых колонн и голубых растянувшихся колонн пленных австрийцев, мимо живописных оврагов, лесов, полей, старых костелов и белых, соломою крытых халуп.
Только ветер свистит кругом… Шофер-солдат хочет щегольнуть безумной скоростью, зная, что седоки спешат, и предвкушая пятирублевую бумажку на чай.
Быстро, — нельзя быстрей! А Забугиной кажется, что они ползут медленно-медленно… И когда тяжелая батарея с пушками и зарядными ящиками задержала их минут на двадцать, Вера плакала слезами нетерпения и досады.
Господи, да что же это! Ведь мы без конца ждем… Ведь это ни на что не похоже! — и в эгоизме любящей, Вере казалось, что батареи — Бог с ними, скучное что-то, никому не нужное, лишнее, попавшее поперек дороги ей, у которой впереди весь смысл жизни.
Вовка молчал, теребя свою чудесную ассирийскую бороду. Это было у него признаком величайшего волнения, так как бороду свою он берег и холил, обращаясь с нею весьма почтительно. Единственно, что он обыкновенно позволял себе, это — любовно и важно спрессовывать ее ладонями.
«Вот глупейшее, корявое положение! — подумал он. — У меня даже не хватает решимости хоть как-нибудь косвенно ей намекнуть».
В штабе дивизии Вовка хотел сначала сам повидаться с генералом Столешниковым. Надо подготовить его, чтобы он в свою очередь подготовил невесту Загорского.
— Вера Клавдиевна, посидите минуточку, я сначала пройду в штаб, разузнаю, как и что.
— Если он в штабе, — ведь он в штабе, — пришлите его, только скорее! Слышите! Господи, как сердце бьется… Неужели.
— Хорошо, если только он здесь, — не глядя на нее, ответил «ассириец», выходя из автомобиля. — Ведь и так бывает… Они, штабные, целыми днями пропадают на позициях…
И, уже поднимаясь на крыльцо, Вовка оглянулся украдкой… Сидит, вся дрожа от волнения, и все существо ее светится каким-то лучистым сиянием — и такая она интересная, хорошенькая, в сером дорожном платье, купленном в Киеве, и в мягком английском берете!
Генерал совещался с Теглеевым. Хотя, вернее, Столешников говорил: надо, мол, сделать той то, говорил дельно и разумно, и начальнику штаба волей-неволей оставалось только соглашаться. Конечно, в глубине своей уязвленной души он считал себя гением если и не Наполеонову, то, во всяком
Доложили о Криволуцком. Столешников встретил его, как знакомого. Они встречались в Петербурге еще до войны.
— Ваше превосходительство, Загорский в плену? Это верно?
— К моему глубокому сожалению, да! Не могу до сих пор освоиться, что его нет…
— Его дальнейшая участь неизвестна?
— По нашим агентурным сведениям, он жив, и хотя ему грозит военно-полевой суд, но есть основания полагать, что жизнь-то, во всяком случае, пощадят. У них желание «сыграть на нем»… Они придают ему большое значение, думая, что в обмен за него русские отдадут по крайней мере генерала Кусманека… Австрийское легкомыслие, взращенное венскими кофейнями… Что ж, пусть они подольше останутся в этом приятном для нас заблуждении… До конца войны, после чего Загорский вернется к нам. Интереснейший человек и полезный работник, талантливый, сообразительный… Я не сомневаюсь, он вернулся бы преблагополучно назад, — это уже не первая его эскапада с переодеванием, но здесь сыграло свою роль обдуманное предательство… Вообще, темная история… Вы у нас, конечно, завтракаете?.. Через час милости просим к столу…
— Ваше превосходительство, я не один, со мною невеста Загорского.
— Невеста? Час от часу не легче!.. Что же мы ей скажем, бедняжке? Она его очень любит?..
— Безумно!
— Это уж совсем плохо… Скрыть нельзя, а правда ошеломит. Трудно провести это с дипломатическим тактом, — правду… Где она?
— Сидит в автомобиле.
Столешников глянул в окно.
— Какая милая… Так и расцвела в ожидании…
— Я потом расскажу вашему превосходительству, что с ней было. Целая эпопея… А теперь, как же ей сказать?
— Скажите, что я командировал его по всему фронту дивизии и что это займет добрых двое суток. Пока, мол, к ее услугам комната Загорского, где все в полной неприкосновенности… Пусть отдохнет, а вечером вместе с нею ужинать к нам. А дальше… дальше там видно, будет… Неприятная история…
«Ассириец» вернулся к Забугиной.
— Так и есть, как я говорил, Вера Клавдиевна… Дмитрий Владимирович объезжает фронт дивизии, это мало-мало — парочка дней…
Сияющее личико сразу погасло.
— Два дня? Я не увижу его в течение двух дней? Ведь это же близко, так близко… Это ужасно… А нельзя поехать к нему… туда?..
— На позиции? Христос с вами, Вера Клавдиевна! Кто же вас пустит… вы — частное лицо, женщина.
— Так как же быть? Я с ума сойду от нетерпения… Поймите же вы меня! — вырвалось у нее с тоскою.
— Э, мой друг, вы слишком нервничаете, возьмите себя в руки, побольше терпения и успокойтесь.
— Ах, вы никогда не поймете!..
— Почему? — обиделся Вовка. — Вы думаете, что я не способен на глубокое чувство? Ошибаетесь!
Он водворил Забугину в домик под черепичной крышей у пани Войцехович, в той самой комнате, где жил Дима, и Вера спала на его походной кровати. Если б она могла спать! Вся ночь без сна. Каждый шорох, стук — и Вера, вздрагивая, прислушивалась: не он ли вернулся?..