Ремесло сатаны
Шрифт:
«Этой на две минуты, по крайней мере, хватит»…
К желтой комнате примыкал крохотный кабинетик секретаря. Пожилой человек и сам уже действительный статский, секретарь, с повадкою опытного, бюрократического режиссера, мягко, дипломатически руководил приливом и отливом.
У него был длинный список фамилий. По возможности соблюдалась очередь. Но некоторых Леонид Евгеньевич принимал и вне очереди.
Случалось, что какой-нибудь шталмейстер в жгутах, одетый в духе времени на военный лад, начинал сопеть, нервно шагая между диванами и креслами.
Секретарь,
— Ваше превосходительство, еще самое большое — десять-пятнадцать минут. До вас — вот изволите видеть — всего шесть человек осталось… Леонид Евгеньевич «спустит» их живо.
Шталмейстер не сопел больше, уже спокойно ждал своей очереди.
С нетерпеливыми дамами секретарю приходилось гораздо труднее, но и дамы становились ручными под его обволакивающей, немного сладенькой, немного приторной манерою обхождения.
Секретарь был психолог, не хуже белесоватого курьера. Увидев эту с монашеской скромностью одетую женщину с тоскою в синих глазах, он, по всему ее облику сообразив, какого она круга, подлетел, расшаркался.
— Изволили записаться?
— Нет, я не записывалась.
— Разумеется, это, в конце концов, несущественно, я могу доложить и вне очереди. Как прикажете доложить?
— Басакина, Варвара Дмитриевна Басакина.
Лицо секретаря изобразило самое живейшее удовольствие.
— Княгиня Басакина?
— Княжна…
— Ваше сиятельство, я сию же минуту доложу Леониду Евгеньевичу. Вот только выйдет граф Сантуринский.
Граф Сантуринский, полный, внушительный, с анненской звездою, выплыл из кабинета. Еще перед закрытой дверью он «сделал» себе довольную, счастливую улыбку, чтобы все в приемной увидели и поняли, как благосклонно беседовал с ним, графом Сантуринский, Леонид Евгеньевич Арканцев. На самом деле короткая двухминутная беседа не отличалась особенной благосклонностью.
Секретарь юркнул в кабинет и вернулся к Басакиной с виноватым лицом:
— Леонид Евгеньевич покорнейше просит ваше сиятельство обождать. Необходимо спешно отпустить кое-кого. Леонид Евгеньевич очень, очень извиняется…
На самом деле Арканцев сухо и коротко бросил: «Пусть подождет!»
Минут через двадцать принял он свою кузину, принял скорей к недоумением, чем с родственной теплотою.
Кабинет был громадный. Где-то в далекой глубине затерялся письменный стол. Затерялся, хотя был величиною с биллиард. На первом плане, ближе к дверям, — подобие гостиной. Круглый стол, несколько тяжелых кресел. Здесь и принял Леонид Евгеньевич кузину Басакину. Здесь ой всех принимал.
— Здравствуй, Барб! Откуда, из Рима?
— Да.
— Католичка?
— Да, но видишь, Леня, на это я решилась…
— Не оправдывайся, — перебил Арканцев. — Религиозные убеждения — твое личное дело. Что у тебя ко мне? Говори. Меня ждет еще около восемнадцати человек, а в пять кончается прием.
— Лео, ты так со мной официален…
— Друг мой, ты выбрала самое неподходящее время. Не могу же я болтать с тобой о римских впечатлениях, а между тем ты несомненно привезла с собою много интересного…
—
— Вот видишь! И не нашла ничего лучшего, как разлететься ко мне на прием. Чисто по-женски!.. Позвонила бы в телефон, я пригласил бы тебя к себе.
— Это верно. Ты прав, как всегда. Ты и в детстве был таким рассудительным. Надо было позвонить в телефон. Правда: отчего я не позвонила? Ты не сердишься, Лео?
— Я не сержусь. Но, Барб, что с тобой? Ты растерянная какая-то вся.
— Да? Ничего, так, с дороги… пройдет.
— Сегодня приехала?
— Сегодня, через Финляндию.
— Конечно, через Финляндию, других нет путей. Ты мне потом расскажешь, что видела и слышала в Стокгольме.
— Много интересного в Копенгагене.
— Почему в Копенгагене? — ведь ты же ехала, надеюсь, не через Германию, а через Францию?
— Да, да, конечно, с чего это я про Копенгаген? Я же не была там.
Леонид Евгеньевич внимательно всматривался в княжну из-за стекол пенсне близорукими глазами своими.
— У тебя нервы в порядке? Я тебя не узнаю. Вообще ты странная какая-то… Доходили до меня разные слухи, но я не верю, не хочу верить.
— Ах, на меня так много клевещут! Перемена? Да, я переменилась, а вот в тебе — никакой! Все тот же.
Действительно, как будто вчера только видела Басакина своего кузена. Такой же румяный, благообразный, моложавый, в безукоризненной черной визитке и с мягкими, душистыми, скорей темными, чем светлыми баками. В этих старосветских, отзывающих восьмидесятыми годами баках с пробритым подбородком — что-то отжившее, «валуевское», но они идут Арканцеву.
Леонид Евгеньевич встал.
— Ты свободна завтра? Жду тебя в восьмом часу к обеду. Поговорим, а теперь извиняюсь, — недосуг болтать.
Он проводил ее к двери. У самых дверей спросил:
— Где остановилась? У себя на Фонтанке?
— Нет, в «Семирамисе».
— А… а…
Белесоватый курьер ошибся на полторы минуты: эта высокая дама в черном пробыла в кабинете вместо двух минут — три с половиною.
Арканцев позвал секретаря.
— Кто у вас на очереди?
— Генерал Белоцветов.
— Пока не позвоню, Павел Алексеевич, не пускайте ко мне никого. Хочу поговорить по телефону.
— Слушаюсь.
Арканцев отошел в глубину кабинета. У письменного стола снял трубку, велел соединить себя с «Семирамис»-отелем и, когда соединили, потребовал 558-й номер.
— Алло, — протяжно откликнулся пятьсот пятьдесят восьмой номер, — у телефона Криволуцкий.
— Вовка, — говорит Арканцев. — У вас остановилась княжна Басакина, Варвара Дмитриевна. Понаблюдай, понимаешь? Кто к ней заглядывает или куда она сама выезжает, словом, тебе не нужно пояснять. Ночью, около двенадцати, позвонишь ко мне или еще лучше: загляни сам.
— Будет сделано.
Арканцев повесил трубку.
Владимир Криволуцкий, или, короче, Вовка, — так звали его товарища по привилегированному учебному заведению, — был однокашником Леонида Евгеньевича Арканцева. Вместе кончили, вместе вышли в жизнь. Но потом судьба их сложилась по-разному.