Ремесло. Наши. Чемодан. Виноград. Встретились, поговорили. Ариэль. Игрушка
Шрифт:
Шпага лежала у меня на коленях. Клинок был отпилен. Обнажать его я мог сантиметра на три.
Шлиппенбах возбужденно жестикулировал. Зато водитель оставался совершенно невозмутимым. И только в конце он дружелюбно поинтересовался:
— Мужик, ты из какого зоопарка убежал?
— Потрясающе! — закричал Шлиппенбах. — Готовый кадр!..
Мы вылезли с ящиками из такси. У противоположного тротуара стоял микроавтобус. Рядом прогуливалась барышня в джинсах. Мой вид ее не заинтересовал.
— Галина, ты
— Горе ты мое, — откликнулась барышня.
Затем они минут двадцать возились с аппаратурой. Я прогуливался вдоль здания бывшей Кунсткамеры. Прохожие разглядывали меня с любопытством.
С Невы дул холодный ветер. Солнце то и дело пряталось за облаками.
Наконец Шлиппенбах сказал — готово. Галина налила себе из термоса кофе. Крышка термоса при этом отвратительно скрипела.
— Иди вон туда, — сказал Шлиппенбах, — за угол. Когда я махну рукой, двигайся вдоль стены.
Я перешел через дорогу и стал за углом. К этому времени мои сапоги окончательно промокли. Шлиппенбах все медлил. Я заметил, что Галина протягивает ему стакан. А я, значит, прогуливаюсь в мокрых сапогах.
Наконец Шлиппенбах махнул рукой. Камеру он держал наподобие алебарды. Затем поднес ее к лицу.
Я потушил сигарету, вышел из-за угла, направился к мосту.
Оказалось, что когда тебя снимают, идти неловко. Я делал усилия, чтобы не спотыкаться. Когда налетал ветер, я придерживал шляпу.
Вдруг Шлиппенбах начал что-то кричать. Я не расслышал из-за ветра, остановился, перешел через дорогу.
— Ты чего? — спросил Шлиппенбах.
— Я не расслышал.
— Чего ты не расслышал?
— Вы что-то кричали.
— Не вы, а ты.
— Что ты мне кричал?
— Я кричал — гениально! Больше ничего. Давай, иди снова.
— Хотите кофе? — наконец-то спросила Галина.
— Не сейчас, — остановил ее Шлиппенбах, — после третьего дубля.
Я снова вышел из-за угла. Снова направился к мосту. И снова Шлиппенбах мне что-то крикнул. Я не обратил внимания.
Так и шел до самого парапета. Наконец оглянулся. Шлиппенбах и его подруга сидели в машине. Я поспешил назад.
— Единственное замечание, — сказал Шлиппенбах, — побольше экспрессии. Ты должен всему удивляться. С недоумением разглядывать плакаты и вывески.
— Там нет плакатов.
— Не важно. Я это все потом смонтирую. Главное — удивляйся. Метра три пройдешь — всплесни руками...
В итоге Шлиппенбах гонял меня раз семь. Я страшно утомился. Штаны под камзолом спадали. Курить в перчатках было неудобно.
Но вот мучения кончились. Галина протянула мне термос. Затем мы поехали на Таврическую.
— Там есть пивной ларек, — сказал Шлиппенбах, — даже, кажется, не один. Вокруг толпятся алкаши. Это будет потрясающе. Монарх среди подонков...
Я
Автобус мы загнали в подворотню. Там же были сделаны все приготовления.
После этого Шлиппенбах горячо зашептал:
— Мизансцена простая. Ты приближаешься к ларьку. С негодованием разглядываешь всю эту публику. Затем произносишь речь.
— Что я должен сказать?
— Говори что попало. Слова не имеют значения. Главное — мимика, жесты...
— Меня примут за идиота.
— Вот и хорошо. Произноси что угодно. Узнай насчет цены.
— Тем более меня примут за идиота. Кто же цен не знает? Да еще на пиво.
— Тогда спроси их — кто последний? Лишь бы губы шевелились, а уж я потом смонтирую. Текст будет позже записан на магнитофонную ленту. Короче, действуй.
— Выпейте для храбрости, — сказала Галина.
Она достала бутылку водки. Налила мне в стакан из-под кофе.
Храбрости у меня не прибавилось. Однако я вылез из машины. Надо было идти.
Пивной ларек, выкрашенный зеленой краской, стоял на углу Ракова и Моховой[2]. Очередь тянулась вдоль газона до самого здания райпищеторга.
Возле прилавка люди теснились один к другому. Далее толпа постепенно редела. В конце она распадалась на десяток хмурых замкнутых фигур.
Мужчины были в серых пиджаках и телогрейках. Они держались строго и равнодушно, как у посторонней могилы. Некоторые захватили бидоны и чайники.
Женщин в толпе было немного, пять или шесть. Они вели себя более шумно и нетерпеливо. Одна из них выкрикивала что-то загадочное:
— Пропустите из уважения к старухе-матери!..
Достигнув цели, люди отходили в сторону, предвкушая блаженство. На газон летела серая пена.
Каждый нес в себе маленький личный пожар. Потушив его, люди оживали, закуривали, искали случая начать беседу.
Те, что еще стояли в очереди, интересовались:
— Пиво нормальное?
В ответ звучало:
— Вроде бы нормальное...
Сколько же, думаю, таких ларьков по всей России? Сколько людей ежедневно умирает и рождается заново?
Приближаясь к толпе, я испытывал страх. Ради чего я на все это согласился? Что скажу этим людям — измученным, хмурым, полубезумным? Кому нужен весь этот глупый маскарад?!.
Я присоединился к хвосту очереди. Двое или трое мужчин посмотрели на меня без всякого любопытства. Остальные меня просто не заметили.
Передо мной стоял человек кавказского типа в железнодорожной гимнастерке. Левее — оборванец в парусиновых тапках с развязанными шнурками. В двух шагах от меня, ломая спички, прикуривал интеллигент. Тощий портфель он зажал между коленями.