Ренегат. Империя зла
Шрифт:
Непривычно голый череп холодил ветерок. Чесался личный номер. С неба – низкого, неприветливого – сыпала мелкая крупка, падала на уши, за шиворот, и это было неприятно. Лицо распухло еще больше, трогать больно.
Наконец и его подхватило потоком, потащило по перрону к бетонной лестнице с перилами, сваренными из стальной трубы. Так и хотелось за них взяться, почувствовать опору. И он протянул даже руку, но впереди кто-то успел раньше – и получил дубинкой-шокером по пальцам. Сверкнуло, раздался крик, запахло паленым – так развлекались местные вэвэшники, такие же бесполые, как их московские коллеги,
От лестницы вэвэшники выстроились в две шеренги, образовав коридор, по которому следовало идти осторожно, не позволяя оттеснить себя к живой изгороди, не скупящейся на тычки дубинками-шокерами. По прикидкам Жукова, поезд встречала чуть ли не рота садистов, поставивших себе цель довести новичков до невменяемого состояния – то и дело раздавались шлепки и крики.
Коридор из тел в комбинезонах расширился, но передвижение не стало комфортнее. Теперь не только служивые куражились над рабами, но и робопсы. Выдавая через динамики запись лая, в меру, для антуража, зверюги натягивали поводки – если бы в полную силу, их не удержала б и цепь со звеньями в палец толщиной. Облепившие титановый каркас искусственные мышцы впечатляли. Размер керамических клыков – сантиметров пять, а то и больше – намекал, что не стоит попадать собачкам на зуб. Да уж, у этих созданий было мало общего с йоркширским терьером Сидоровичей. Внешне они напоминали восточноевропейских овчарок, только были крупнее – высотой в холке почти метр. И их не пытались закамуфлировать кожей и мехом, как декоративных домашних питомцев. Все напоказ. Кроме управляющей электроники под бронированным кожухом.
– Живо, тунеядцы, живо!!! – надрывался мегафон.
Под этот аккомпанемент рабы заполняли собой и заполнили уже процентов на двадцать плац, окруженный сборными стенками из труб и рабицы, вроде тех, что устанавливают в цирке перед выступлением хищных животных. Рабочие выстроились так, чтобы не пересекать белую линию, проведенную на асфальте параллельно одной из стенок загона.
Если плац – цирк, а рабы – клонированные тигры и львы, должен быть и укротитель. Тот, кто войдет в клетку. Уверенный в себе, способный подчинять одним лишь своим присутствием. Воображение враз нарисовало образ длинноволосого гиганта в блестящих одеждах и с хлыстом в руке.
– Три шага назад, саботажники!!!
Толпа подчинилась. Задних вдавили в сетку. Послышались возмущенные крики, которые быстро оборвались – задавленных бедолаг вырубили электрошокерами.
И вот тогда в загон вошло нечто невзрачное, ростом максимум метр шестьдесят – и то благодаря высоким каблукам надраенных до блеска сапог. Несмотря на довольно свежую погоду, мужчина то и дело поднимал фуражку с гербом Союза на кокарде и вытирал платком лысину, обрамленную прилипшими к черепу седыми волосиками. Форменное пальто на мужчине сидело как на вешалке, на погонах золотились полковничьи звезды, шею опутал белый шарф. В левой руке «укротитель» держал мегафон, на правом боку висела кобура – расстегнутая, Иван обратил на это внимание, и с большим черным пистолетом.
Мегафон закрыл собой чуть ли не все лицо мужчины с выразительным крючковатым носом.
– Я – хозяин Хортицы! Я – начальник этого лагеря! И я никому не позволю, слышите, отлынивать от работы, когда Родина ежесекундно в опасности, когда экономический потенциал наших врагов продолжает расти! Мы все должны – мы обязаны! – свалить капиталистическую гегемонию враждебных стран, жители которых спят и видят, как мы с вами превращаемся в служителей их неправедных культов! Помните: с нами Бог и Председатель! Мы победим!
Тут, очевидно, надо было разразиться бурными и продолжительными аплодисментами, но раздались лишь хлопки из-за ограды – отбивали себе ладони одни вэвэшники.
– Борзые, значит? Ну-ну… Вот тебя как зовут, малыш? – Начальник лагеря указал на кого-то в первом ряду. – Не бойся. Подойди ко мне, представься.
Парень лет четырнадцати, не старше, точно не из вагона Жукова, робко вышел из строя и, остановившись в трех шагах от коротышки-начлага, что-то сказал.
– Что? – переспросил тот. – Скажи громче, чтобы все услышали. – И протянул пацану мегафон.
– Витя я… – отчетливо произнес мальчишка, а потом, после небольшой паузы, быстро добавил: – То есть рабочий трудового лагеря эсзэ эспэ атэ ноль два сто тридцать два сорок ноль шесть!
– Шифт-дел ламерку, – прошептали рядом с Иваном.
Полковник отобрал у мальчишки мегафон.
– Нет, Витя, ты больше не рабочий.
Толпа перестала дышать.
– Ты свободен, Витя. Тебя никто тут не держит.
Мальчишка исподлобья смотрел на полковника, не понимая, к чему тот клонит.
– Рабочий – почетное звание, которое надо еще заслужить! Которое не дается кому ни попадя и просто так! Тунеядец и саботажник не достоин святого звания! Властью, данной мне Председателем, я приговариваю этого государственного преступника к высшей мере наказания – расстрелу!
Мальчишка отшатнулся и, вертя головой туда-сюда – мол, нет, не надо, – поднял перед собой руки.
– Приговор привести в исполнение немедленно! – Начлаг убрал от лица мегафон и выхватил пистолет.
Грохнул выстрел. Тело упало, засучило в агонии ногами.
Иван до конца не верил, что коротышка убьет пацана. И не его одного поразила эта смерть – толпа, зарокотав, подалась вперед, на полковника.
Ощерившись, тот выставил перед собой пистолет и рявкнул в мегафон:
– Давайте! Ну же, тунеядцы! Кто тут еще саботажник?!
Он не боялся, что толпа разорвет его, что патронов в магазине в сотню раз меньше, чем народу в загоне. Ни капельки не боялся.
Начлаг абсолютно безумен, понял Иван. А еще он вдруг сообразил, что голос отца больше не беспокоит его. Больше ни слова о Хортицкой спецшарашке. О сапогах тоже. И это…
Это отлично просто! Жуков едва не подпрыгнул от радости. Улыбаться было больно – губы-то разбиты, – но ничего, он потерпит ради такого случая. Правда, немного стыдно… Прости, отец, но твой сын действительно рад, что ты наконец-то умер, убравшись из головы, заткнувшись-таки.
– Отлично, просто отлично… – шептал Иван, и на него косились.
Небось забавное зрелище он собой являл: в тесной робе с чужого плеча, вместо лица – кровоподтек, зато от счастья аж распирает! И это при том что на его глазах просто так убили малолетку!