Репортаж о черном «мерседесе»
Шрифт:
– Ладно, будет тебе Старик, – угрюмо согласился Гупвар, налил себе стопку, выпил, потом придвинул телефон, быстро набрал номер. – Алло! Дмитрия Михайловича можно к телефону? Да. Хорошо, жду. – Салават кивнул и быстро протянул мне трубку. – Сейчас подойдет.
На том конце провода кто-то тихонько пел под гитару. Мотив показался знакомым, но разобрать его точно я не успел: послышался стук, тихий свист и чуть хрипловатый голос произнес:
– Я вас слушаю.
– Здравствуйте, это Стайкин, Сергей Александрович, газета «Час Пик», отдел социальных проблем. Мы готовим материал о новом приборе, излечивающим от астмы, и хотели бы узнать ваше мнение. Мы не могли бы встретиться?
– Приборе? – в трубке недоверчиво хмыкнули. – Даже интересно. И когда вы хотите подъехать?
– Если можно, завтра.
– За-автра, – протянул собеседник и смолк надолго. Прошло не меньше минуты, прежде чем он предложил: – В двенадцать тридцать вам удобно?
– Да, вполне.
– Тогда буду ждать, – и Дмитрий Михайлович повесил трубку.
– О-о, черт! Я же адреса не спросил!
– Ничего, я тебя отвезу, – утешил Салават. – Во сколько?
– В полпервого.
– Нормально, как раз сменюсь. – Он опять
– Если девушка, – запротестовал я, – тогда мне хватит.
– Ничего, ничего, – Салават налил стопку до краев. – С Зиной можно.
– Вы всегда так работаете? – покосился я на опустевший «пузырь».
– Больница наша сегодня не дежурит, тяжелых больных нет, – успокоил Салават. – Не бойся, не помрет никто от нашего маленького праздника. Давай, как говорят гусары: за баб-с!
Глава 3
Глаза я продрал на жестком дерматиновом диване, и довольно долго не мог понять, где нахожусь. Во рту пересохло, по краям губ налипла вязкая противная слизь. Спасибо, хоть голова не болела. По счастью, на противоположной стене, прямо перед глазами, белела глянцевая фаянсовая раковина. Я встал, доковылял до нее, ополоснул лицо холодной водой, потом наклонился и сделал несколько глубоких глотков. Сознание немного прояснилось.
– Ну, ты как? – спросил Салават.
– Терпимо. А где Зина?
– Еще в семь убежала. Она же на дежурстве.
– А ты?
– Положение заведующего отделением имеет некоторые преимущества. – Гупвар выдвинул ящик стола и достал непочатую бутылку «Смирноффа». – Будешь чуть-чуть?
– Нам же ехать скоро, – я посмотрел на часы. – Ты не забыл?
– Да тут рядом, минут пять.
– Зачем рисковать?
– Не будешь, значит? Ну, тогда, чур, ты за рулем, – и он щедро плеснул себе полный стакан.
– Откуда у тебя здесь такие запасы?
– От излишне нервных пациентов. – Он выпил, налил себе еще и откинулся на спинку кресла. – Тут один мой приятель с другом по берегу Невы прогуливался, около сфинксов, и вдруг увидел как в холодных, свинцовых волнах реки тонет прекрасная девушка. И бросился он в воду, и спас ее от неминуемой гибели.
– Прямо рыцарь круглого стола.
– Это еще не все. Девица-то, естественно, мокрая до нитки. Ну, а благородный мой знакомый живет на Десятой линии. Вот и пригласил он ее согреться. А пока одежда сохла, благонравная девица щедро расплатилась со спасителем всеми способами, какие только способно породить мужское воображение.
– Это был честный поступок с ее стороны.
– Безусловно. Ну, а когда все физиологические потребности знакомого оказались удовлетворены, он перешел к интеллектуальному общению и спросил, какого черта она в реку полезла? А прекрасная незнакомка и заявляет: «СПИДом я, оказывается, заразилась, и свет мне стал не мил…» Бедный Шурик три дня в этом кабинете водку жрал и просил анализы сделать. Насилу удалось вдолбить, что СПИД выявляется минимум через месяц после заражения, а то и года через полтора.
– Он ее после этого не убил?
– Хотел. Не получилось. Девчонка призналась, что пошутила. Настроение у нее хорошее было после чудесного спасения, вот и разюморилась. Так что пришлось красотке опять компенсировать Шурику моральный ущерб всеми способами, которые только способно породить больное мужское воображение.
– А дальше? – заинтересовался я, подозревая, что так просто эта история не кончилась.
– Они поссорились, девчонка разозлилась и сказала, будто и вправду больна.
– А он?
– Сгреб ее в охапку, приволок ко мне, а потом неделю водку тут жрал, ожидая результатов анализов.
– Отрицательные?
– Ага. Схватил он бумажку и помчался ей морду бить.
– …всеми способами, которые только способно породить извращенное мужское воображение, – нараспев процитировал я. – Угадал?
– Само собой. А потом они опять поссорились. – Салават решительно выпил и закончил: – А две недели назад эти психи решили пожениться. Представляешь, сколько водки у меня тут накопится? Меня, кстати, в свидетели зовут.
– А на самом деле, – вспомнил я, – какого черта она в Неву сиганула?
– К воде захотела спуститься. Нижние ступеньки мокрые, илистые, скользкие. Вот она и нырнула. Ударилась головой, хлебнула воды, испугалась, заорала, забарахталась. А тут и спаситель доблестный нашелся. – Салават взглянул на часы и заторопился: – Двенадцатый час уже. Прибор надо прихватить, пусть Старик полюбуется.
Вот уж не ожидал, что сам Нечаев живет в обычной блочной пятиэтажке за Кировским райсоветом. Гупвар уверенно поднялся на третий этаж, позвонил в угловую квартиру и отодвинулся в сторону, уступая мне место у двери.
– Кто там? – спросил уже знакомый, чуть хрипловатый голос.
– Сергей Стайкин, из «Часа Пик».
Громко щелкнул замок, дверь отворилась. Невысокий – по плечо, – но крепко сбитый, коренастый дедок деревенского вида отступил в коридор, пропуская нас внутрь. На Дмитрии Михайловиче красовались овчинная душегрейка поверх майки с надписью «Зенит-чемпион», шелковые зеленые шаровары и огромные шлепанцы на босу ногу. Положенную старцу бороду заменяла давняя небритость, а в темных волосах отсутствовал всякий намек на седину.
– Разуваться не надо, – предупредил он. – Проходите в комнату.
Ничем особенным квартира известного лекаря не выделялась: обычные обои в золотистую елочку, полированная стенка, журнальный столик у окна, синтетический палас на полу. Вот разве что вытертые мягкие кресла и диван, похоже, не разбирались в спальный вариант, как это принято в нашем малогабаритном мире.
Салават твердым шагом пересек комнату и поставил свой прибор на журнальный столик.
– Сделал, значит? – полувопросительным тоном спросил Нечаев.
– Сделал, – громко подтвердил Гупвар.
– Железом, значит, лечить хочешь?
– Шестьдесят процентов излечения, – гордо похвастался Салават.
Хозяин перевел взгляд с прибора на него.
– А я ведь могу вылечить любого…
– Положим, не любого, – уточнил Гупвар. – Процентов девяносто восемь излечиваешь.
– Согласись,
– Это как посмотреть…
– А как ни смотри, мертвое железо лечить не может. Пожадился ты, Салават, душу свою тратить, присосками да проводками откупиться хочешь.
– Я, – протянул Гупвар руки к Нечаеву, – одного из десяти вылечить могу, а он, – Салават указал на прибор, – шестерых.
Про меня собеседники забыли начисто. Поначалу я хотел обратить на себя внимание, но потом передумал, втиснулся в уголок дивана и прикинулся пустотой.
– Потому, что душу надо вкладывать, – повысил голос Нечаев. – Душу, а не руки!
– У тебя талант, Старик, – мягко возразил Салават. – Его никакой учебой не заменишь.
– А Гриша? – возмутился Нечаев. – А Леночка? А Эдик?
– Какой Эдик, Старик?! – чуть не закричал Гупвар. – Я был твоим лучшим учеником! Я! Но даже у меня никогда в жизни не получится того, что получается у этой коробки с диодами! Твои хваленые ученики людей своим хвастовством гробят! Больные ведь за лечением не в поликлинику, они к ученикам великого Нечаева идут. И что? Вот этими руками я могу спасти от удушья каждого десятого. Кто из твоих подмастерьев способен хоть на это?
– Они научатся.
– Кого ты хочешь обмануть, Старик? Нет в них твоей искры, да и быть не может. Таких, как ты – один на миллиард. Как ты еще троих найдешь? Они может, и не подозревают о божьем даре. А может, шаманят где-то в джунглях Амазонки, и то в лучшем случае. Нет у тебя учеников, Старик, и быть не может. Один ты такой у нас, неповторимый.
– Зависть в тебе кипит, Салават, зависть. Сам не смог, и других мараешь. Вот Лена моя, очень перспективная. Она еще вырастет, научится.
– Да кому мне завидовать, Михалыч? – откровенно рассмеялся Гупвар. – Назови!
– Ты зачем сюда пришел, Салават? – повысил голос Старик. – Говори, зачем пришел, и убирайся вон!
– Да, я пришел, – кивнул Салават. – Я предлагаю тебе сказать людям одну вещь: признай, что ты излечивал больных с помощью прибора ППАС…
Минуты две Дмитрий Михайлович просто молчал. Потом лицо его налилось краской, и он оглушительно заорал:
– Во-он отсюда!
– Хватит орать! – завопил в ответ Гупвар. – Ты подумай башкой, что после тебя людям останется?! Ученики эти сраные?! Да им только деньги хочется грести! Два процента излечения! Да от домашнего аквариума пользы больше [38] , а стоит он дешевле!
– Вон из моего дома!
– Не уйду! Ты славы хочешь, Старик? Давай я прибор твоим именем назову.
– Думаешь, Салават, выкинуть тебя не смогу? Выметайся сам, пока пинков не наполучал.
– Оглянись вокруг, Старик! – развел руками Гупвар. – Посмотри на эти стены, на этот дом. Разве принес твой талант сюда богатство? Ты ведь не за славу, не за баксы всегда старался. Ты людям здоровье дарил, ты о них думал, я же знаю. Сколько тебе еще осталось? Десять лет? Двадцать? Что после тебя останется? Школа Нечаева? Эти муромои с круглыми харями, которые с нищего последнюю шкуру снимут и пользы никакой не принесут? Оставь лучше этот прибор. Пусть он не моим, твоим будет, хочешь? – Салават с силой ударил кулаком в открытую ладонь. – Да живи ты вечно, Старик! Сколько астматиков ты вылечишь? Ну десять, ну, пятнадцать человек в день. Пусть полтысячи в год. Но ведь этих ящичков будут тысячи! Они будут стоять в каждой поликлинике. Тысячи больных каждый день, из которых половина выздоровеет после первого сеанса, а еще десять процентов – после пяти-шести. Даже твой талант, Старик, не сможет сотворить подобного. Ты сможешь только хвалить свою школу и позволишь кучке жуликов обирать больных. Тебе это нравится? Скажи, Михалыч, я прав?
– Почему ты не захотел развиваться, Салават? – с неожиданной тоской спросил Старик. – У тебя ведь была искорка, была.
– Потому, что тут не искорка, тут пламя нужно. Потому, что я кретин, и хочу лечить, а не зарабатывать на этом. Дай этой железке толчок в жизнь, Старик, и тогда окажется, что мы оба не зря старались.
– Но ведь это не правда, Салават.
– Правда? – неожиданно вскипел Гупвар. – Правда тебе нужна? Вот когда у твоей Леночки на сеансе ребенок задыхаться будет, вот тогда и вспомни про свою правду! И поцелуй ее в задницу!
Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Старик раздраженно сплюнул, и принялся быстро бегать из угла в угол. Тапки мешали, и он со злобой зашвырнул их на антресоли. Поскольку самое интересное закончилось, я начал осторожно ворочаться в своем углу. Услышав поскрипывание, Дмитрий Михайлович остановился и вперился в меня отсутствующим взглядом.
– Так как вы считаете, – вернулся я к теме разговора, – что можно сказать о новом приборе?
– Пишите, чего хотите, – махнул рукой старик и выскочил вон, хлопнув дверью не хуже Салавата.38
Это не метафора, аквариум действительно оказывает благотворное воздействие на кожу и легкие. Этот маленький рукотворный прудик увлажняет воздух вокруг себя, улучшая микроклимат. Это особенно актуально в зимнее время, ведь при температуре на улице ниже минус пятнадцати, даже при стопроцентной относительной влажности, воды в воздухе практически нет.
Безусловно, быть правдивым и объективным похвально, но, признайтесь честно, стали бы вы читать заметку «Разработан новый прибор»? А прошли бы мимо статьи «Старик Нечаев – жулик»? Спрашивается, почему я должен кропать информашку на полстраницы, которую, если и возьмут, то засунут в самый дальний, темный и пыльный угол толстого номера, когда есть возможность слепить материал для первой полосы? Вот только на счет «жульничества» мне стоило помалкивать, и поэтому опус назывался «Тайна кудесника Нечаева». Не бог весть что, но внимание привлекает. Отреагировал на мою статью только канал «НТВ». Скандалов летом мало, вот и вцепились в «жареный» материал. Сама Татьяна Кроль приезжала. Обаятельная, сучка, но хватка у нее – как у энцефалитного клеща. Как Старик устоял, ума не приложу. Мне легче, я морду кирпичом сделал, и повторял как попка-дурак: «Все факты предоставлю только на судебное заседание». А как раз в суд подавать Нечаев и не стал. Было что-то особенное в его отношении к Салавату – чувствовать я это чувствую, а выразить не могу. Наверное, не хватает квалификации. Таланта.