Репутация плохой девочки
Шрифт:
В задней части магазина мы с Эваном выбираем столик и выбираем наши холсты.
— Я только что вспомнила, что мы были здесь раньше, — сообщаю я ему, вытаскивая сову с полки. Похожая стоит у меня дома в спальне.
Эван изучает жирафа.
— Ты уверена?
— Да, мы ушли с бала выпускников раньше времени на первом курсе и забрели потому что ты гонял мячи и увидел дракона в витрине, поэтому ты не отпускал нас, пока не нарисовал фиолетового дракона.
— О, черт, — говорит он, отступая от животных. — Да. Я начал волноваться, потому что дракон стал злым, и он собирался сжечь дотла весь город.
Я
Внезапный крик пронзает комнату. Именинница в короне и боа из розовых перьев покраснела и дико жестикулирует, ее мать с широко раскрытыми глазами и ужасом смотрит, как друзья девочки съеживаются на своих местах. Истерика, готовая выплеснуться наружу.
— Я хочу замок! — Девушка дымится.
— Ты можешь взять замок, милая. — Мама ставит четко некачественное королевское жилище на глазах у ее капризного отпрыска с нарочитыми движениями и потным лбом взрывотехника.
— Только не этот! — Девочка хватает намного превосходящий замок другого ребенка, который другая девочка с вызовом сжимает. — Это моя вечеринка! Я хочу этот!
— Если у меня когда-нибудь будет такой ребенок, — говорю я Эвану, — я оставлю его в лесу со спальным мешком и несколькими батончиками мюсли.
— Напомни мне не оставлять тебя одну с нашими детьми.
Бросив ухмылку через плечо, Эван подбирает морского конька со стеллажа и шагает к вечеринке. Он ободряюще кивает маме, затем опускается на колени перед сердитой именинницей, чтобы спросить, не окажет ли она ему честь оригинальным произведением искусства, нарисовав для него животное. Ее налитые кровью глаза и дикое рычание возвращаются к почти человеческому выражению. Она даже улыбается. Эван сидит с ней, разговаривает и в целом поддерживает ее внимание, позволяя матери сделать глубокий вдох, а другим девочкам заняться своими проектами, не опасаясь репрессий. Примерно через полчаса он присоединяется ко мне за нашим столиком, теперь гордый обладатель боа из розовых перьев. Что по какой-то причине странно привлекает его.
— Ты какой-то нашептыватель сопляков, — говорю я, когда он садится рядом со мной.
— Как ты думаешь, почему мы так долго были друзьями?
За это я размазываю синюю краску по его щеке.
— Осторожно. Я могу сделать хуже что-то похуже, чем разбрасывать глиняную посуду.
Он криво улыбается.
— Разве я этого не знаю. — Я бы никогда не подумала, что он способен пойти на такую коварную территорию и выйти невредимым. Даже торжествующим. Отцовским. Это что-то делает со мной на первичном уровне химии мозга, что я не совсем готова распаковать.
Когда началось это свидание, я не была уверена, что мы знаем, как быть друг с другом, если бы мы не пьяны, голые или какой-то вариацией приближаясь к одному или другому. Итак, мы занимаемся этим уже несколько часов, и я не могу сказать, что скучаю по этому. Ну, я люблю, но не настолько, чтобы не находить удовольствия в мирских занятиях свиданиями. Оказывается, есть кое-что, что можно сказать о нормальности.
Уходя некоторое время спустя с моей новой керамической рыбкой, мы прогуливаемся по набережной, никто из нас не готов идти домой, но понимает,
— Ты никогда не говорила мне, — говорит он, беря меня за руку. Еще один сюрприз в этот вечер дебютов. Не то чтобы он никогда раньше не держал меня за руку, но сейчас я чувствую себя по-другому. Это не преднамеренное или ведущее, а естественное. Как будто это единственное место, где должны быть наши руки. — Как прошло твое собеседование с Мак?
— Это ты мне скажи. Она что-нибудь сказала?
— Она думает, что ты замечательная. Меня больше волнует, как ты себя чувствуешь. Если ты получишь работу, вы двое будете проводить много времени вместе. Это тоже означает что и с Купом. Это означает что и со мной.
Эта мысль не ускользнула от меня. Maк кажется крутой. Это была всего одна встреча, но мы достаточно хорошо поладили. С другой стороны, с Купером может быть сложнее. В прошлый раз, когда мы разговаривали, он почти пытался выгнать меня из города. Погружение глубже в его внутренний круг, вероятно, не улучшит этот раскол. Но это не то, о чем спрашивает Эван, на самом деле нет. Мы оба это знаем.
— Если я получу работу, — говорю я, тыча его в грудь, — это не значит, что все, что касается нас с тобой, вернется так или иначе.
С этой дерзкой ухмылкой он не сбивается с шага.
— Ты продолжаешь говорить себе это.
Наш путь прерывает группа стариков, выходящих из кафе-мороженого. Пара дам машут Эвану с возмутительно непристойными намерениями. Тем временем высокий, долговязый мужчина, чьи обвисшие уши тянутся к его обвисшим щекам до плеч, нацеливается на Эвана.
— Ты, — говорит он хриплым ворчанием. — Я помню тебя.
Эван тянет меня за руку.
— Нам лучше уйти.
— Ллойд, давай же. — Мужчина в поло и бейджике с именем пытается уговорить непослушных старшеклассников. — Пора уходить.
— Я никуда не собираюсь уходить. — Чашка ванильного мягкого десерта мужчины падает и разбрызгивается на земле. — Это сукин сын, который убил мою птицу.
Хм, что?
Эван не дает мне даже секунды, чтобы переварить это, как пожилой мужчина бросается на нас, Эван дергает меня за руку и гонит нас вперед.
— Беги! — приказывает он.
Я изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие, когда Эван тащит меня за собой, мчусь по дощатому настилу. Я поворачиваюсь на хриплые восклицания за нашими спинами и вижу Ллойда, несущегося за нами. Необычайно подвижный для своего возраста, он мчится на полной скорости, уворачиваясь от тележек с едой и туристов. В его глазах дьявол.
— Сюда, — говорит Эван, потянув меня влево.
Мы сокращаем переулок между парой баров, который ведет за карнавал на набережной, который проводится большую часть лета.
Мы проскакиваем между парой промежуточных игр и проходим через заднюю дверь, где на нас тут же обрушивается саундтрек из чего-то, что я могу описать только как трансовую музыку, наложенную на мелодии детских стишков с приводящим в замешательство смехом клоунов. Здесь кромешная тьма, за исключением случайного стробоскопа, который показывает лабиринт висящих раскрашенных манекенов.