Рерих. В поисках мира, молчания и благоденствия

На обложке:

Б.М. Кустодиев. «Портрет Н.К. Рериха». картон, пастель, 60 x 52,5. 1913.

На фронтисписе: Д.Д. Бурлюк. «Портрет профессора Н.К. Рериха», бум. к., 28.7 x 21.3. 1929.

Всякий человек, в особенности большой художник, являет собой три независимых сущности. В первой собрано всё, что можно отнести к внутренней жизни человека, – его мысли, чувства, видение себя в окружающем мире, образы надежд и горизонты желаний, а также способы преодолевать поражения и принимать победы. Казалось бы, исчерпывающий материал такого рода смогут дать автобиографические данные, которые принято оставлять по тому или иному поводу. Однако слишком серьёзно на них полагаться не следует, поскольку последние не более чем «охранные грамоты» от бесцеремонного вторжения во внутренний мир личности, к тому же содержат только те моменты личной истории, которые необходимо разъяснять публично. По сути, автобиографические заметки – это традиционный способ защитить себя от неосторожного прикосновения к сугубо внутренним переживаниям, которые есть у каждого и которыми не принято делиться.

Вторая личностная ипостась – сложнее и противоречивее. Она строится из оценок человека другими людьми, как входящими в ближайший круг его общения, так и посторонними – современниками или потомками.

И, наконец, третья человеческая сущность – самая обособленная от характера человека и его обыкновения быть. Она выражена в тех просчётах и свершениях, к которым человек был причастен, и объективно показывает, каким образом человек прожил свою жизнь и кем он являлся в действительности.

Впрочем, объективность – категория весьма условная. Отчего одни, наделённые «умом и талантом», оставляют след в искусстве и людской памяти, а другие, наделённые тем же, так и проходят в трудах праведных по жизни, не узнанные никем, либо привеченные в узком кругу единомышленников. Бытует мнение, что судьбу нередко решает случай, да и известного условия «оказаться в нужное время в нужном месте» пока никто не отменял. Но, надо признаться, что случай предоставляет человеку всего лишь возможность, а оказаться вовремя там, где надо, во многом зависит от личного желания и упорства. Ссылаться на критическую разницу между одарённостью и гениальностью тоже вряд ли возможно, гении нередко не воспринимаются обществом и коллегами как таковые, поскольку обычно предлагают решения насущных проблем в совершенно новых терминах и формах, к которым не готовы ни профильные специалисты, ни интересанты из широкой общественности. А утверждение о том, что тот или иной деятель опередил своё время – не более чем фигура речи, поскольку к творческому опыту, неоценённому современниками, едва ли обратятся потомки. Конечно, такое случается, но только тогда, когда складываются подходящие обстоятельства и этому благоволит время.

Представим теперь, что само время наделено субъектностью. Подобный взгляд на природу времени всё чаще и чаще встречается у философов, занятых этим вопросом. Тогда проблема выбора решается сама собой. Время непосредственно указывает на созвучных ему людей, на тех, через кого оно может говорить и заявлять о себе.

Время, когда складывался характер Николая Рериха и формировались его личностные предпочтения, отличалось не только бурным развитием российской промышленности, науки и искусства, но и было наполнено острыми социальными противоречиями, мистическими исканиями и всеобщим желанием духовного обновления. Всё это так или иначе связывалось с попытками значительной части населения приобщиться к подлинным фундаментальным основам бытия, требующим постижения глубинных смыслов природы и человеческой сути. Философская мысль последней трети XIX века в России носила преимущественно религиозно-мистический характер, базируясь как на опыте изучения западноевропейских мировоззренческих идей, так и на осмыслении движений предшествующей эпохи Императора Александра I, когда по замечанию Бердяева «формировалась эмоциональная жизнь русской души». В интеллигентской среде увлечение наукой, философией и оккультизмом становилось массовым явлением, причём практики ясновидения, магнетизма и спиритизма воспринимались как опыты приобщения к непознанным тайнам Вселенной. А в простом народе духовный поиск получил своё воплощение как в старчестве и паломничестве, так и в различных религиозных сектах, весьма далёких от канонического православия.

В качестве «властителей дум» русского общества выступают философы и гуманитарные мыслители с мировым именем: Владимир Соловьёв, Евгений Трубецкой, Георгий Гурджиев, Николай Фёдоров, Владимир Вернадский…

Находятся «лидеры мнений» и в церковной среде. Это, прежде всего, Феофан Затворник, святитель Игнатий Брянчанинов, епископ Порфирий Успенский, святой праведный Иоанн Кронштадтский, протоиерей Сергий Булгаков… Надо ли говорить, что мистическому познанию в трудах этих выдающихся людей своей эпохи уделено особенное внимание. Однако, в отличие от Средневековья, когда мистическое знание являлось тотальным, теперь оно возникает на стыках всевозможных областей человеческой деятельности: науки и культуры, искусства и литературы… В частности, Владимир Соловьёв вообще воспринимал магическую материю как часть человеческого опыта весьма близкую к творчеству. Причём исследовательский интерес интеллектуалов конца века был направлен не только к мистическим верованиям европейцев, индуистская культура в этом отношении давала не менее богатый и интересный материал.

Князь Евгений Трубецкой ввёл в русский философский дискурс термины и понятия из эпоса и доктринальных текстов Древней Индии, а также религиозный символизм индийской цивилизации. Это веяние было живо подхвачено другими философами, которые оказались не чужды индуистским традициям, разве что на русской почве идея «познания абсолюта», дополнялась новыми горизонтами его обретения и, прежде всего, глубинами собственного «я». Русскому «мыслящему и велящему духу» даже в теории было сложно принять совершенство «безмятежного покоя» через утрату своей личной индивидуальности и созидательной инициативы.

В определённом смысле это время можно было бы назвать религиозным Возрождением, если бы оно не было оппозиционно по отношению к официальной Церкви. Основной его посыл – это выход за пределы человеческого бытия за счёт приятия непознанного через метафизические практики и интуицию. Здесь уместно вспомнить философа той сложной эпохи Семёна Франка, который в своих работах утверждал, что именно интуитивный способ познания более всего свойственен русскому типу мышления.

Разумеется, не только «Философский трёхмесячник» и «Вопросы философии и психологии» – журналы конца XIX века, распространяли в России основные идеи, которые владели обществом. Существовали издания, посвящённые исключительно мистике и оккультным практикам, такие как «Ребус», «Спиритуалист», «Голос всеобщей любви», «Смелые мысли», «Оттуда»… А с 1907 года в разных российских городах начали открываться кружки Теософского общества, созданного в Нью-Йорке Еленой Блаватской. Заметим, что девиз общества: «Нет религии превыше истины» был написан на санскрите, да и сама штаб-квартира общества вскоре после создания переехала в Индию. Участники этих кружков организовали выпуск ежемесячного журнала «Вестник Теософии», в котором активно пропагандировалось индийское религиозно-философское наследие. На страницах «Вестника» регулярно публиковались произведения ученика Рамакришны, философа-мистика Свами Вивекананды, имеющего большое влияние на умонастроение читателей журнала. Идеи Вивекананды хорошо ложились на русскую почву, многие его воззрения нашли своё отражение не только в творчестве художников и литераторов, но и учёных, здесь достаточно вспомнить хотя бы Константина Циолковского и его теорию «разумной Вселенной».

Ознакомление российской публики с выдающимися современниками из загадочной восточной страны шло не только через созданное в стране Теософское общество. В начале XX века Рабиндранат Тагор получает Нобелевскую премию в области литературы. В России это событие было отмечено изданием его произведений не только на русском, но и на разных языках народов, населяющих страну. Хотя, конечно, Рабиндранат Тагор не первый современник-литератор, известный российскому читателю. Хорошо известно увлечение Льва Толстого индийской культурой и литературой. Для более углублённого знакомства с ней, писатель приглашает в Ясную Поляну основателя индологической школы в России, востоковеда Ивана Минаева. Индийская тема звучит в «Исповеди» Льва Толстого, сказках «Карма» и «Это ты», а также в некоторых других его произведениях. Известна его переписка с Махатмой Ганди, издателем журнала «The New Reformer» Гопалом Четти, индийскими философами Преманандой Бхарати и Абудуллой Аль-Мамуном Сухраварди.

Очарование таинственной Индией проявлялось и в сочинениях русских композиторов того времени. Музыкальные воплощения представлений об этой экзотической стране, полной загадок и магических знаний, мы находим у Александра Скрябина, Антона Рубинштейна, Михаила Ипполитова-Иванова.

Из художников Николай Рерих был далеко не первый, кто попал под обаяние индийской культуры, не первый, но, пожалуй, самый преданный и обстоятельный. Чуть ранее, если брать художников из первого ряда, Индия оставила след в творчестве Алексея Салтыкова и Василия Верещагина, хотя в работах этих двух мастеров на первый план прежде всего выходит естественное восхищение первооткрывателя перед неведомой ранее реальностью далёкой страны. Кстати, точно так же восприняли Индию побывавшие там графики Николай Самокиш и Николай Каразин.

Индия представлялась российскому обществу, жаждущему обновления и новой духовности, некой загадочной Шамбалой, полной сокровенного знания и магической силы. К тому же в обществе была уверенность в общих исторических корнях, в генетическом родстве через древних ариев, прародителей славян, которые, как утверждалось, пришли на полуостров Индостана в середине II тысячелетия до нашей эры. Легенда эта была широко известна и в неё верили. Недаром посетивший Индию в 1890–1891 годах цесаревич Николай утверждал, что в индуистских храмах он ощущал себя так, словно у себя дома. А его жена, Александра Фёдоровна, везде, где случалось оставлять свой автограф, рядом с ним размещала индуистскую символику.