Решальщики. Раскрутка
Шрифт:
Я стояла и смотрела в его глаза. А он улыбнулся и сказал:
— Простите мне некоторую вольность, но я не мог допустить, чтобы вы порезали ноги. А еще — мне очень жаль, что я испортил вам кофейную церемонию.
— А хотите я сварю еще? И себе, и вам? Или, может быть, чай? Нет, лучше кофе. У нас есть замечательный кофе. Из Швеции.
— Хочу…
Вот так просто, безо всяких шаблонных банальностей: «Хочу».
А потом вдруг добавил. Легко и непринужденно:
— Вы тоже любите Бродского?
— Увы, да.
— А почему «увы»?
Он улыбнулся мне. Такой, знаете, очень тонкой и вместе с тем какой-то бесконечно грустной улыбкой:
— В наши дни любить Бродского — признак старомодности. И излишней, как считают люди недалекие, манерности.
— Как это правильно вы сейчас подметили! Знаете, а вот я совсем не стыжусь казаться старомодной.
— Подобная смелость красит вас еще больше. Хотя… казалось бы… Куда уж боле?..
И вот, когда он это сказал, я подумала: а вдруг?
А вдруг это Судьба?
Знаю! Знаю, что звучит банально, театрально, избито… но именно так я в тот момент чувствовала.
И ведь я оказалась права! Оказалось: это ОН!..
— Дура! — не выдержав, возбужденно выкрикнул Петр Николаевич. — Господи, ну какая же дура! Пришел альфонс… дрянь, сволочь, уголовник… подержал за сиську — и все, сомлела дура… Разорила… разорила!
— Петр!
— Да ладно… не надо только корчить тут из себя, сестрица! «Ах, дождь! Ах, июль! Ах, я натура утонченная… ой-ой-ой!..» А пришел кобель, прихватил за клитор — и все! Крыша поехала.
— Петр!.. — отчаянно вскликнула Анна Николаевна.
Она порывалась что-то сказать, но так и не смогла. Просто вскочила и выбежала из кабинета.
— Да ладно, — ничуть не смущаясь, отмахнулся «эксперт» и сделал очередной по счету глоток виски.
Партнеры и Брюнет удивленно переглянулись. Затем Виктор Альбертович поднялся и молча вышел вслед за Анной Николаевной.
Проводив его ироничным взглядом, Московцев закурил, взмахнул, разгоняя дым, рукой и сказал:
— Ну погорячился… ну, может быть, несколько неправ. Но поймите: отдать фамильную ценность! Бред! Кому рассказать — не поверят.
— А что все-таки там произошло? — спросил заинтригованный Петрухин.
— Да уж произошло… Хм… Нет, Нюшка — она баба-то в общем неплохая, но, как вы уже, наверное, успели заметить, с тараканами.
— Ага, — простодушно подтвердил Дмитрий.
— Нет, — деликатно открестился Купцов.
— Потому и в жизни у нее всё идет через известное место. И в целом, и в личной в частности. Правда, разок замужем она все-таки побывала. За одним… — здесь Петр Николаевич скривился, — пиитом доморощенным. А пиит сей пил и бил ее… М-да… Вот с той поры у Нюшки образовалась эдакая идея фикс. Что когда-нибудь в ее жизни появится НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА. Понимаете?
— Пожалуй, да, — ответил Купцов, а Петрухин просто нетерпеливо кивнул, ожидая продолжения.
— Вот он, блин, и появился. Из дождя и июля. Наплел дурехе с три короба. Про Бродского. А она, Нюшка-то, от Бродского кипятком писает. И ведь как будто знал, гондон, на чем ее подловить можно! И конечно, подловил. Пригласил в кафе, потом повел гулять по набережным. В сумерках… под дождем. Вы понимаете?
— Пожалуй, да.
— Тут дурочка и сомлела. Пригласила урода к себе. Точнее: к нам. Я-то в Питере в последние годы только наездами бываю, а так постоянно живу в Швеции. Вот вчера прилетел. После того как она позвонила и закатила истерику: «Ах, его убили!..» Тьфу! Дура! Ох и дурища!.. — Московцев сокрушенно покачал головой, налил себе виски, выпил.
— На чем я остановился?
— На том, что ваша сестра пригласила своего знакомого в дом, — любезно подсказал Купцов.
— Да, верно. Она пригласила этого Андрея в дом. Уж не знаю, чем они там занимались — стихи читали или трахались, однако вспыхнула промеж ними любовь невероятная. Встретились, понимаешь, два одиночества, развели у дороги бордель… В общем, покидая под утро мою сестру-дуреху, этот Андрей «в залог нашей высокой любви» попросил фамильную саблю. И она дала!
— А когда это было?
— Так вот в ту самую пятницу. Получается пятнадцатого числа.
— Понятно, неделю назад. И с тех пор Андрей не появлялся?
— Ясен пень! Наплел ей утром, что сгоняет в коротенькую командировку и в понедельник вечером будет у нее. Конечно, ни в понедельник, ни во вторник он не объявился. А эта дура теперь твердит, что с ним случилась беда. И ведь никак не разубедить, понимаете?
— Вы в полицию обращались?
— Ходили. Нанесли, так сказать, визит.
— И?
— Откровенно поржали и сказали, что даже заявление не примут.
— В общем-то, я в чем-то их понимаю, — признался Купцов.
— И все-таки… — Прагматичный Петрухин просто не мог не задать сугубо меркантильного вопроса: — Сколько она стоила, эта сабля? Вы несколько раз повторили «дорогая вещь», но так и не назвали конкретной цены.
— Сабля дорога сама по себе как произведение ювелирного и оружейного искусства, — тяжко вздохнул Петр Николаевич. — В оформлении эфеса нет драгоценных камней, да и золота совсем немного. Но это уникальная работа. Иран, вторая половина восемнадцатого века. Вы понимаете, господа?
— И все-таки? Плюс-минус?
— Тысяч шестьдесят. Минимум.
— Две тысячи баков? — В голосе Петрухина отчетливо слышалось разочарование.
— Шестьдесят тысяч долларов! — печально «разжевал» Московцев.
Минут через пять, когда виски был допит (причем в одну харю!), несолоно-хлебавшие решальщики и захмелевший эксперт по Скандинавии покинули уютный кабинетик «Альфонса» и вышли на Загородный проспект.
На невеликой парковочке перед рестораном, на самом почетном месте мирно паслись представительский «мерс» Голубкова и «вольва» с синими шведскими номерами. В роли пастуха выступал брюнетовский телохранитель Влад. Отрабатывая свой охранный хлеб, он старательно вертел головой по сторонам, изображая профессиональный контроль за «секторами потенциального обстрела». Почерпнувший сию манеру явно из второсортных голливудских боевиков, Влад смотрелся довольно комично.