Республика ШКИД (большой сборник)

Белых Григорий Георгиевич

Пыльников снова начинает свою роль, пищит тоненьким бабьим голоском, размахивает ни к селу ни к городу длинными красными руками, и Япончик убеждается, что Сашка безнадежен.

— Дурак ты, Саша. Идиот, — шепчет он, бессильно опускаясь на табуретку. Но тут Саша обижается и, перестав пищать, грубо орет:

— Иди ты к чертовой матери! Играй сам, если хочешь!

Япончику ничего не остается, как извиниться, иначе ведь Сашка играть откажется, а это срыв. Прерванная репетиция продолжается.

— Эй, давай первую сцену! Заговор у белых.

Выходят

и рассаживаются новые участники. В углу за кулисами возится Пантелеев. Он завтехчастыо. На его обязанности световые эффекты, а как их устроить, если на все эффекты у тебя всего три лампочки, — это вопрос. Пантелеев ковыряется с проводами, растягивая их по сцене. Играющие спотыкаются и ругаются.

— Какого черта провода натянули?

— Убери!

— Что тут за проволочные заграждения?!

Но Япончик успокаивает актеров.

— Ведь надо, ребята, устроить. Надо, без этого нельзя. — И любовно смотрит на согнувшегося над кучей проволоки Леньку. Япончик радуется за него. Ведь сламщики — Ленька и Янкель — опять стали своими, юнкомскими. Правда, в Цека их еще не провели, но они уже раскаялись:

— Виноваты, ребята, побузили, погорячились.

Япончик помнит эти слова, сказанные открыто на заседании Цека. Не забыл он и о том, что и ему тоже пришлось признать свою ошибку: вопрос о членстве в Юнкоме решен компромиссно — в организацию «Юных коммунаров» принимают теперь каждого, за кого поручится хотя бы один член Цека.

* * *

— Янкель, а в чем мне выходить? Ты мне костюм гони, и чтоб обязательно шаровары широкие, — гудит Купец, наседая на Янкеля. Он играет в пьесе себя самого, то есть купца-кулака, и поэтому считает себя вправе требовать к своей особе должного внимания.

— Ладно, Купочка, достанем, — нежно тянет Янкель, мучительно думая над неразрешенным вопросом, из чего сделать декорации. Завтра уже спектакль, а у него до сих нор нет ни костюмов, ни декораций.

Янкель — постановщик, но где же Янкелю достать такие редкие в шкидском обиходе вещи, как телефон, винтовки, револьвер, шляпу? Но надо достать. Янкель отмахивается от наседающих актеров. Янкель мчится наверх — стучит к Эланлюм.

— Войдите.

— Элла Андреевна, простите, у вас не найдется дамской шляпки? А потом еще надо кортик для спектакля, и еще у вас, я видел, кажется, висел на стене штык японский…

Эланлюм дает и штык, и кортик. Эланлюм любит ребят и хочет помочь им. Все она дает, даже шляпу нашла, кругленькую такую, с цветочками.

От Эланлюм Янкель тем же аллюром направляется к Викниксору.

— Виктор Николаевич, декораций, бутафории нет. Виктор Николаевич, вы знаете, если бы можно было взять из кладовки штук десять американских одеял! А?

Викниксор мнется, боится: а вдруг украдут одеяла, но потом решает:

— Можно.

Но…

— Но?..

— Ты, Черных, будешь отвечать за пропажу.

Янкелю сейчас все равно, только бы свои обязанности выполнить, получить.

— Хорошо, Виктор Николаевич. Конечно. Отвечаю.

Через десять минут под общий ликующий рев Янкель, кряхтя, втаскивает на спине огромный тюк с одеялами. Тут и занавес, и кулисы, и декорации.

— Братишки, а зал-то! Зал! Ведь украсить надо, — жалобно причитает Мамочка. Все останавливаются.

— Да, надо.

Ребята озадачены, морщат лоб — придумывают.

— Ельничку бы, и довольно.

— Да, ельничку неплохо бы.

— Ура, нашел! — кричит Горбушка.

— Ну, говори.

— Ельник есть.

— Где?

Весь актерский состав вместе с режиссерами и постановщиками уставился в ожидании на Горбушенцию.

— Где???

— Есть, — торжествующе говорит тот, подняв палец. — У нас есть, на Волковском кладбище.

— Дурак!

— Идиот! — слышатся возбужденные голоса, но Горбушка стоит на своем:

— Чего ругаетесь? Поедемте кто-нибудь со мной, ельничку привезем до чертиков. Веночков разных.

— Но с могил?

— А что такого? Неважно. Покойнички не обидятся.

— А ведь, пожалуй, и впрямь можно.

— Недурно.

— Едем! — вдруг кричит Бобер.

— Едем! — заражается настроением Джапаридзе. Все трое испрашивают у воспитателя разрешение и уезжают, как на подвиг, напутствуемые всей школой. Остающиеся пробуют работать, репетировать, но репетиция не клеится: все помыслы там, на Волковом. Только бы не запоролись ребята.

Ждут долго. Кальмот чирикает на мандолине. Он выступает в концертном отделении, и ему надо репетировать свой номер по программе, но из репетиции ничего не выходит. Тогда, бросив мелодию, он переходит на аккомпанемент и нудно тянет:

У кошки четыре ноги-и-и,

Позади ее длинный хвост.

Но трогать ее не моги-и-и

За ее малый рост, малый рост.

А в это время три отважных путешественника бродили по тихому кладбищу и делали свое дело.

— Эх и веночек же! — восхищался Дзе, глядя на громадный венок из ели, перевитый жестяной лентой.

— Не надо, не трогай. Этот с надписью. Жалко. Будем брать пустые только.

На кладбище тихо. На кладбище редко кто заглядывает. Время не такое, чтобы гулять по кладбищенским дорожкам. Шуршит ветер осенний вокруг крестов и склепов, листочки намокшие с трудом подкидывает, от земли отрывает, словно снова хочет опавшие листья к веткам бросить и лето вернуть.

Ребятам в тишине лучше работать. Уже один мешок набили зеленью, венками, веточками и другой стараются наполнить. Забрались в глушь подальше и хладнокровно очищают крестики от зелени.