Ретроспект: Витки Спирали

Вжик!

Вжик! Блестящая сталь со свистом проносится над землей. Потревоженная трава, роняя гроздья росы, со стоном падает вниз. Рассвет только разгорается, сереет, бросая над лесом первые несмелые блики. Зрачки расширены, дыхание прерывается, руки до боли сжимают отполированную рукоять. Свист, поворот - человек сделав полукруг на миг замирает. С лица градом катится пот, оголенное по пояс тело бугрится тугими звенящими от напряжения мышцами.

– Не могу больше…

Свист, поворот, сталь с шипением разрезает воздух возле самых ног…

– Коси, Брама! – раздается от дерева смешок - солнце встанет, тяжелее будет.

– Воды дай, истязатель!

Брама хукнув загнал рукоять косы в землю, довольным взглядом окинув полосу скошенной травы. Доктор, неспешно обкосив свесившуюся от тяжелых плодов яблоню, бросил флягу. Путник, выпив остатки сел на покос, похлопав по карманам хамелеоновых брюк, вытянул сигареты и со смаком закурил. К проблеску зори добавился тлеющий огонек «путних». Журбин прислонил косу к яблоне, провел по влажному от росы стволу и сел рядом.

От леса тянуло влагой, по земле клубился туман. Белый, густой, самый обыкновенный. Солнце медленно и как бы нерешительно отделилось от небокрая, брызнув багрянцем, и тут же раздались многоголосые птичьи трели. Бусол на крыше захлопал крыльями и, оттолкнувшись длинными ногами, потянул в сторону болот. Брама проводил его взглядом. Все возвращается на круги своя, вот и птицы вернулись к старым разоренным гнездам, и ничего не напоминало о прежней Зоне, разве что иссушенные ветки-стволы, тянущиеся к небу с немой укоризной. Не бродили больше мутанты, не поджидали аномалии, утихла стрельба, исчезнув, словно кошмарный сон человечества. Страхи уходят, былое детство сменяется юностью, а ночь сменяется днем. Иначе не дано, иначе невозможно.

– Не кори себя – промолвил Журбин, разглядывая клубящееся солнце – ни в чем ты не виноват.

– Всем в этом новом чудном мире есть место - вздохнул путник - кроме меня. Не мое это, не мое! Понимаешь?

– А тебе обязательно надо, что бы вокруг свистели пули? – скосил глаза Журбин, вытягивая из пачки сигарету.

Курить он не курил, так, за компанию, скрашивая одиночество убежавшего на край света Брамы.

– Нет, я рад, что все так повернулось, только мне что тут делать? У всех есть свое дело: Ирис с Криптой добивают последних выворотников, Верес с Полиной засели в своем НИИ и носа не кажут. Самума вообще забыл, когда видел.

– Скучно стало – покивал Журбин, жуя стебелек – как же, как же понимаю.

Брама кинул на Доктора

взбешенный взгляд, но поник и кивнул подходящему от хаты Гордеичу:

– Как здоровье, отец?

– Не жалуюсь, чего Бога гневить - протягивая запотевшую крынку, ответил тот, хозяйски осматривая скошенные валки травы – Полина настоящая чаровница, всю хворь как рукой сняло. Думал не жить мне.

– Полно тебе – укоризненно покачал головой Журбин – здоровье определенно пошло на лад, ни малейших следов заболевания. Но дубовую кору пожевать бы стоило.

– А кору зачем? – сложив руки ковшиком и умывая лицо под струей колодезной воды, спросил путник.

– Зубы легче резаться будут – пряча усмешку в прищуре глаз, ответил Доктор – думаешь, не заметил, как ты на сухари подсел, седая твоя голова?

– Все-то ты видишь – засмущался Гордеич – не положено в таком возрасте человеку во второй раз ими обзаводится.

– А вот Митрич так не думает. Рад радешенек своей старой руке, так чего тебе новым зубам не радоваться?

– Ты мне, сынку, зубы не считай, все что ни есть мои! Лучше за козой приглядывай. На меня Митрич, что ли оставил?

– А ведь верно – сплюнул путник в сердцах – Манька! Манька! Манька, едрит твою через колено!

Он вздохнул и побрел в сторону леса на отдаленно торжествующее Манькино «меее!».

Старики какое-то время молчали, любуясь рассветом. Гордеич, несмотря на осуждающий взгляд Доктора, закурил и обронил, задумчиво разглядывая расчищенную от зарослей улочку хуторка:

– Не натворил бы он делов. Как думаешь?

– Тесно парню. Не свыкся он - уходил из одного мира, а вернулся в другой. Чужой он для него. В этом и беда.

– А разве плохо? Глянь, как все изменилось. Не ради этого ли воевали, кровь и слезы проливали?

– Все так, Гордеич, все так. Но то, что легко приходит, также легко и уходит. Мир радо принял дармовую энергию, с восторгом обрел лекарства от многих болезней, но для внутреннего изменения этого мало.

– Время покажет. Как ни крути, чтобы изменить человека нужно время. Слишком долго мы жили в опасении, страхе. Всего боялись: войны боялись, бомбы юсовской, нового курса партии, а следом за ним талонов и очередей. От того и привыкли воровать, прятать на черный день. Все вокруг колхозное, все вокруг мое! А как спросить, так и не с кого.

– Слишком сложные вопросы, Гордеич – покивал Журбин – если бы я знал ответы.

– А что остается нам, старикам? Только выгревать на солнце свои косточки да философствовать о жизни.

– Старость наступает не раньше, чем постареет душа. Кстати, куда это Митрич запропастился?

Кусты зашевелились и показался Брама, волокущий из чащобы козу, которой потеря второй головы ничуть не убавила вредности: бессовестная скотина упиралась и орала как резаная, переполошив всю округу. Из-за светивших свежим деревом соседских ворот послышался гогот гусей. Дородная пожилая хозяйка, вытирая руки фартуком, приоткрыла калитку и убедившись, что ничего страшного не происходит, поздоровалась и возвратилась к встревоженному хозяйству.