Retrum. Когда мы были мертвыми
Шрифт:
— Он меня не видел. Перед тем как подняться по лестнице, я разулась. Твой отец, кстати, храпит на весь дом. Ты тоже?
Учитывая обстоятельства, при которых мы с Алексией встретились, этот разговор смело можно было назвать дурацким. Не желая и дальше продолжать глупую игру, я решил вернуться к серьезным вопросам.
— Почему ты плакала? Это я тебя так напугал?
— Нет, что ты. Я просто вспомнила… то, что пытаюсь забыть уже много лет, но не могу.
— Самоубийство.
— Да.
— Кто? — мрачно спросил я. — Кто-то из близких?
— Так
На этом объяснения Алексии были исчерпаны. Она парураз глубоко вздохнула, словно пытаясь усилием воли привести в порядок свои чувства.
Я понял, что больше задавать вопросов не следует. Я всегда не любил, если мне начинали сочувствовать по поводу трагедии, пережитой мной. Почему-то особенно сильно это фальшивое чувство проявлялось в тех случаях, когда соболезновать начинали люди, пережившие незадолго до этого потерю близких. Услышав в очередной раз: «Я прекрасно понимаю твои чувства», — я начинал злиться.
Никто не может знать, что думает и чувствует другой человек. Никому не дано познать глубину чужих страданий и переживаний после перенесенной трагедии.
Нагрянувшая столь неожиданно девушка, с которой я теперь, фигурально выражаясь, делил ложе, продолжала молчать. Впрочем, по ее дыханию я понял, что она понемногу успокаивается. Судя по всему, в эти минуты Алексия вспоминала то, что объединяло ее с покойной сестрой, с тем человеком, который был очень близок ей.
Осознав, что нас с Алексией действительно связывает общее горе, я вдруг ощутил, как меня захлестывает горячая волна подлинного счастья.
При этом я попытался остудить в себе это возгоревшееся чувство. По правде говоря, я просто боялся влюбиться в Алексию слишком сильно. Пусть она и была всего лишь зеркалом любви, в которой я отказывал самому себе, стоило мне поддаться эмоциональному порыву, как то немногое, что нас объединяло, было бы потеряно навсегда. Если же Алексия вдруг вновь исчезла бы из моей жизни из-за глупости, проявленной мною, я считал бы, что совершил самую большую и непростительную ошибку в своей жизни, достойную только потерявшего разум героя какого-нибудь романтического фильма или книги.
На этот раз уже мне пришлось глубоко дышать, чтобы привести в порядок чувства.
Немного успокоившись, я сказал Алексии:
— Похоже, что сегодня у меня был едва ли не самый странный день в жизни. Со мною столько всего происходило. Представляешь себе, я даже почувствовал, что это мой последний день. Прожить его нужно ярко, так, чтобы запомнить, не забыть о нем даже после смерти. Более того, я успел представить себе собственную гибель, от которой, впрочем, ты успела меня спасти.
Поняв, что Алексия никак не реагирует на мой монолог, я наклонился над нею, чтобы посмотреть, что она делает.
Уткнувшись бледной щекой в подушку, девушка спала — как посланец, явившийся ко мне из другого мира.
Американская сальса
Лишнее беспокойство приводит к тому, что маленькая
вещь
Проснулся я около одиннадцати. Алексии рядом со мной уже не было, хотя над постелью по-прежнему витал ее ни с чем не сравнимый аромат.
Вдыхая этот запах, словно обнимая отсутствующую Алексию, я размышлял над тем, когда моя ночная фея в очередной раз покинула меня. Неужели она уехала на первой утренней электричке? Если так, то из Масноу ей пришлось бы ехать до площади Каталунья и уже оттуда пересаживаться на электричку до Сант-Кугата. Немаленький получался крюк.
Еще мне было очень интересно, что это за родители, которые позволяют еще совсем молодой дочери так часто не ночевать дома. Впрочем, в этом отношении мне самому не на что было жаловаться, хотя именно в тот день, спустившись к отцу в гостиную, я понял, что не все мои ночные шалости и приключения остались незамеченными. По крайней мере, заглянув ко мне в комнату, отец имел полное право удивиться, заметив рядом со спящим сыном кусок альпинистской веревки.
— Как ты себя чувствуешь?
Отец явно собирался куда-то уходить, хотя по мешкам под его глазами было видно, что отдохнуть по-настоящему этой ночью ему не удалось.
— Все в порядке, — соврал я ему.
— Тогда одевайся, выходим через десять минут.
— Сегодня же воскресенье. Куда мы пойдем?
— В Вилассар. Я давно собирался посидеть там и выпить чего-нибудь. Заодно и пообщаемся. Есть у меня к тебе один разговор.
Ну вот, оставалось только, чтобы он сказал, что ему нужно поговорить со мной как мужчине с мужчиной. Это выражение я всегда терпеть не мог. Я вздрогнул так, словно мне только что зачитали приговор.
«Хорошо еще, что отец собирается только посидеть и выпить чего-нибудь», — подумал я.
Подобные посиделки в любом случае не должны были сильно затянуться, как, например, семейный обед со всеми полагающимися закусками и десертами.
Я сослался на то, что мне нужно переодеться, и вновь поднялся в комнату. На самом деле меня здорово подташнивало. Вчерашнее шампанское — исправленное и улучшенное — выставило мне счет.
Постояв под холодным душем, я почувствовал себя лучше. Хотя при одной мысли о мидиях и других моллюсках, украшающих канапе, на меня вновь накатывал приступ тошноты. Хорошо еще, что вряд ли отец будет заказывать себе под аперитив этих морских гадов.
Небо тяжелым серым покрывалом нависло над морем, разбушевавшимся под порывами сильного ветра. Шоссе, уводившее нас на север, было практически пустым. Может быть, многие отказались от воскресных прогулок из-за надвигающегося шторма.
В общем, для важного разговора, который запланировал отец, фон был просто идеальным.
— Понимаешь, Кристиан, я не хочу, чтобы ты и дальше жил так, как теперь, — приступил он к делу. — Это неупорядоченное существование мне не по душе. Мне кажется, ты несколько путаешь свободу с бесконтрольностью.