Реверс судьбы

Сперанский Роберт

– Ну, отцы, готово! – появляется Андрей с подносом, на котором изящно разложены маленькие квадратики черного хлеба с кружком лука. Венчает бутерброд большая капля кетчупа.

Все (я показушно тоже) выражают восторг этим, пока еще не изведанным, кулинарным шедевром. Наполняются стаканы, да обыкновенные граненые стаканы, не полностью конечно, где-то на треть. Все старт дан. Дальше для меня в те времена начиналось самое любимое и ожидаемое, неторопливый разговор. Разговор обо всем. Джинсы, диски, случаи на учебе, самое сакральное и сокровенное – опыт общения с противоположным полом. За исключением Андрея этот опыт был у беседующих минимален. Вот и сейчас, подразвалившись в кресле, и пыхтя неизменной беломориной,

Андрей пояснял ребятам, у которых сразу округлились глаза и расширились зрачки, что во время интима желательно иметь на потолке или вверху на стене, но обязательно под наклоном большое зеркало, чтобы наблюдать себя совокупляющегося, изредка бросая на это зеркало взгляд.

– Зачем же? – с придыханием вопрошает Миша.

– Эх ты, молодой, – Андрей делает театральную паузу, пуская дымную струю между стаканами, – для того, чтобы любоваться собой, вот, мол какой я молодец !

Все с пониманием кивают головами. Я же, веселясь про себя (все ж таки после пяти минут гонений портвейной жидкости туда-сюда по пищеводу, мне удалось пропихнуть ее в желудок, незамедлительно получив разлившееся вскоре по телу опьянение), думаю, что в этом взрывном гормональном периоде не до любований, пропагандируемых Андреем, а только до всепоглощающей страсти безо всяких оглядок на зеркала. Но предмет беседы последним уже перенесен на, якобы существующие и пользованные им, некие волшебные ампулы, замедляющие завершение акта у мужчин, позволяющие заниматься любовью ночь напролет. Таковые, солидно поясняет он, напропалую используются при съемке порнофильмов. Потом беседа плавно перетекает, почему то в необходимость достать женскую парфюмерию, хотя вроде до Женского дня еще далеко, видимо, я упускаю момент пояснения необходимости кому-то сделать подарок даме сердца. Андрей тут же начинает со знанием дела убеждать, что все радостные женские лица на флаконах духов сняты во время их оргазмов. Так беседа с неизменными перекурами на лестничной площадке (в комнате разрешалось курить только хозяину), перетекает в пение под гитару, на которой довольно сносно играют как сам Андрей, так и Володька. Тут репертуар и Гребенщикова, и Высоцкого, и, конечно же Галича и Макаревича, то есть всего как разрешенного, так и полуразрешенного и откровенно не разрешенного советскими боссами от культуры. Я не смотрю на часы, но вдруг Миша начинает резко собираться и удивленно спрашивает меня:

– А ты что не едешь? В общаге останешься сегодня?

Ага, вспомнить бы еще в какой комнате, или как у нас говорили «камере» я нынче проживаю, менялось ведь все из года в год.

– Плюнь, Ром, ко мне поедем, – вступает Володька, живущий действительно в этом же районе.

– Да оставайся у меня, – увещевает Андрей.

– Ладно, сейчас домой отзвоню, – пьяно соглашаюсь я, но тут вспоминаю, что нам телефон поставят уже ближе к окончанию мною Универа, а мать-то я о ночевке не предупредил. Не то время нынче, когда у каждого в кармане заветная коробочка, в которой вся информация мира помимо возможности звонить.

– Так, стоп. Миша, я с тобой, – покачнувшись, я собираюсь уйти с Мишей, который тоже живет в пригороде, уезжать нам с одного вокзала.

Торопясь не опоздать на последнюю электричку, раскуриваем на ходу последнюю сигарету, братски дымя по очереди. На вокзале бежим к разным поездам, так как Мишке в Гатчину – другое направление. Забираюсь в практически пустой вагон, в котором, как и я, передвигаются запоздавшие люди повально в алкогольной дреме. Окна открыты и врывающийся на полном ходу электрички ветер приятно остужает разгоряченное алкоголем лицо. Подсунув по старой памяти под голову дипломат, я тоже засыпаю. Просыпаюсь от громко читаемых на весь вагон антисоветских частушек. Исполняет обветшалого вида гражданин, которого в моем времени назвали бы не иначе как БОМЖом , то есть лицом без определенного места жительства по сокращенной милицейской аббревиатуре. Но сейчас он величается как БИЧ – бывший интеллигентный человек или просто «алкаш гидролизный». Так вот сей БИЧ на потеху публике, и не думающей пресечь антисоветское действо, декламирует с выражением и очень громко матерный стих-частушку о письме Владимира Ильича Ленина с того света о переименовании Ленинграда в Петербург, поскольку его строил Петр Великий, а не он. Всех это очень потешает и БИЧа еще больше разбирает на антисоветчину. Запас матерных стихов и частушек велик, тем паче, что и обязательные милицейские наряды в электричках появятся позже, когда в них тупо начнут грабить в 90-е. Литературный вечер оканчивается на конечной моей остановке, когда чтец спрашивает меня:

– Гатчина скоро? – ясно, перепутал поезда, ему ж в Мишкин «электрон» надо было.

Я неопределенно машу рукой, тот понимающе кивает и со всеми идет к выходу. Дома все спят, но, наверное, слышат, как прибыл «студент». Пробираюсь на кухню родительской квартиры, после «закуски» Андрея и почти литра портвейна желудок просто грохочет своими стенками. В холодильнике нахожу молочные сосиски (наверное, мама с работы заказ принесла, в свободной продаже в нашем городке их не бывает). Уминаю пару сырых сосисок просто с хлебом, и на цыпочках пробираюсь к себе в комнату. Включаю телевизор, который по всем трем программам показывает рябь. Ну да, круглосуточное вещание еще впереди. Закатываюсь спать и тут же ощущаю словами Бориса Борисовича Гребенщикова « вертолеты в моей голове». Начинает мутить. Мутит или меня молодого из-за обилия винного продукта или меня будущего из-за того же продукта. Напрягаюсь в этом размышлении, борясь с желанием сбегать к «белому брату». Вертолеты наконец-то улетают, и я сразу проваливаюсь в сон.

Глава 4. Здесь мертвые живы, здесь немые говорят.

Стадия просыпания утром следующего дня ознаменовалась новым способом пробуждения. Это был звонок, обыкновенный телефонный звонок, то есть этот звук был знаком и находился не на таких уж нижних памятийных этажах, как предидущий звонок будильника, но все же это был звонок не того привычного толка, который мы определяем сразу и безошибочно за его повседневностью. Еще не разлепив веки глаз, я стараюсь определить источник звука. Судя по периодическим трелям, он находится позади меня. Только я собирался повернуться на призыв средства коммуникации, как он вдруг затих, резко оборвав свою однообразную звуковую гамму. Ну и черт с тобой. Надо хоть немного привести в порядок мысли после вчерашнего экскурса в студенческое бытие, которое было забавным, но удручающим своей общей, а зачастую и конкретной предсказуемостью цепочки событий. Это как развлечение, которым иногда балует сознание, периодически отправляя нас в прошлые времена нашей же жизни. И сейчас, еще полностью не осознав себя после пробуждения, я с тревогой прислушиваюсь к своему состоянию, которое с учетом вылаканного вчера портвейна должно к утру проявить себя известными последствиями. Хотя эти последствия могут быть и не столь серьезными, учитывая такой фактор как молодость, которая позволяла в свое время печени с легкостью перемолоть за ночь влитый в организм алкоголь, разложив его на составляющие. Анамнез состояния показывает, что или действительно я обладатель печени 80-х годов, которая работает просто замечательно, или, а это уже больше греет душу, что все это мне пригрезилось. А именно, что мне был продемонстрирован увлекательный, изобилурующий подробностями сон. И в таком случае можно вступать в так скверно начавшиеся выходные. Для начала я все-таки повернусь к источнику разбудившего меня звука.

Конец ознакомительного фрагмента.