Реверс
Шрифт:
– Более адекватная модель называется «Одуванчик» – просвещал Родион Романович. – Я имею в виду созревший одуванчик с семенами-парашютиками, торчащими во все стороны. Среди них можно выделить семена, лежащие примерно в одной плоскости – они соответствуют лепесткам модели «Ромашка». Это более или менее нормальные человеческие миры. Прочие же, растущие наклонно, а то и перпендикулярно относительно нашей воображаемой плоскости, нормальными мирами не назовешь. В большинстве тех миров просто не выживешь – то ли константы физические там другие, то ли воздуха
– А меньшинство? – спросил Сергей.
– Тоже ничего хорошего. Понравился ли бы вам мир, где Земля плоская, плоды ее изобильны, а люди не умирают насовсем?
– Еще как понравился бы.
– А понравился бы мир, где вы периодически умирали бы и воскресали в точно назначенный день при невозможности умереть окончательно?
– М-м… вряд ли.
– Жутковато, правда? А ведь такой мир существует, Сергей Анатольевич, мы называем его Гомеостатом. Он один из «перпендикулярных» и вдобавок пригодных для людей… большая редкость, хотя и не уникум. Но вам сейчас надо думать о другом…
О другом – это зубрить локализации и осваивать лексику клондальского языка. Дело шло, только голова пухла.
– Если хочешь побеситься – побесись немного, – сказал Патрик. – Некоторым помогает. Стресс, знаешь ли, такая штука…
Какая штука стресс, он объяснять не стал – незачем было. Макс сидел на земле, обхватив голову руками, и молча раскачивался. Понять его мог лишь тот, кому доводилось навсегда терять свой дом.
Хуже того – свой мир.
Соринка, брошенная в поток, – вот что такое человек в незнакомом мире. Потоку все равно, куда выбросить соринку, она не имеет для него никакого значения.
Он просил Патрика. Умолял. Но Патрик не мог вернуть его обратно. Разводил руками, упирал на то, что вынужден был ждать Теодора и Макса здесь, потому что не мог пройти в Гомеостат, недовольно признавался, что он не такой сильный проводник, как покойный Теодор, и не все пути ему открыты. Не мог, словом.
Или очень уж сильно не хотел.
Впоследствии Макс и сам не мог сказать, что в тот момент удержало его от буйной истерики. Может быть, как раз то, что Патрик советовал побеситься. Нет, пожалуй, то, что побеситься советовал именно Патрик, а не кто-то иной. Кому понравится следовать советам убийцы?
И Макс взял себя в руки. Что нужно делать, когда не в твоих силах повлиять на события? Правильно: ждать. Пусть до поры до времени поток несет соринку, не ведая, что и у соринок бывает свобода воли.
– Значит, вы ждали меня? – спросил он.
– А я тебе о чем толкую? – ухмыльнулся Патрик. – Еще как ждал!
– Зачем?
– Ха! Должен же кто-нибудь вернуть тебя на твое законное место? Вот я и напросился…
– Напросился?
– Точно. Босс разрешил. Мы же с тобой друзья, Пит.
На этот счет у Макса имелись серьезные сомнения. Не укладывалось в голове, что он мог бы водить дружбу с таким вот экземпляром. То есть теперешний – не мог бы. А прежнего Макса нет, прежний исчез, пройдя
Быть может, это к лучшему.
Из дурацкого кармана пятнистой куртки Макс вытащил за цепочку свои часы-луковицу.
– Правильно, – кивнул Патрик. – Время не ждет. Пошли.
– Никуда я не пойду, – заявил Макс. – Я буду ждать. Прошло, наверное, минут двадцать-тридцать, стало быть, ждать осталось не более сорока минут.
– Чего еще ждать?
Макс указал на распростертое тело Теодора. Возле него уже вовсю жужжали мухи.
– Хочу послушать его объяснения. Твои я уже слышал.
– Ты что, не понял? Он не оживет! В Центруме мертвецы не оживают!
– Посмотрим. – Упрямства Максу было не занимать.
– Здесь опасно! – заорал Патрик.
Макс не удостоил его ответом. Патрик делал именно то, к чему призывал Макса: бесился. Напоследок, устав орать и прыгать, длинно выругался на незнакомом языке.
– Ладно… Сиди, жди. Только времени зря не теряй. На, читай.
На колени Максу бухнулась мятая, сильно пропахшая потом тетрадка.
– Что это?
– Словарь. Гомеостато-оннельский словарь. Нам придется идти через Оннели, это такая страна. Зубри.
– Какой смысл?
– Какой, какой… Есть смысл! Зубри, говорят!
Макс заглянул в тетрадь главным образом потому, что не хотел разговаривать с Патриком. О чем говорить с приземистой грудой мышц, поддерживающей примитивный мозг? Матвей всего только дворник, а побеседовать с ним всегда есть о чем. И с Теодором… Вот кто гармоничен: и ум на месте, и сила есть – тяжелый свой саквояж нес как перышко…
Жужжали, надоедая, мухи. Теодор пока не собирался воскресать. Оно и понятно: рано еще.
Макс углубился в чтение. Человек – миен, вода – оки, оружие – асит, идти – ликки, торговец – куппас, «я честный торговец» – «ми иссо рехе куппас», «это не мой товар» – «сис тоут ни иссо мине»… Слова размещались не по алфавиту, а, видимо, по значимости, и тут же шли короткие фразы – этакий гибрид словаря и разговорника. Удобно, хотя почерк мог быть и получше.
Странное дело: прочитанные слова вбивались в память накрепко, словно ершеные гвозди – сами собой ни за что не выпадут. Ушло куда-то тягостное недоумение по поводу существования разных языков – зачем они нужны, если и одного достаточно? Как ни неприятен был Патрик, Макс решил, что вряд ли ему стали бы нарочно морочить голову таким способом. Значит, надо читать.
За час он пробежал глазами три четверти тетради. Все это время Патрик явно маялся и очень внимательно следил за окрестностями. Один раз привстал, вроде бы высмотрев что-то, затем молча сел. Оружие он держал наготове.
Видимо, зря: вокруг не было никого. Пролетела какая-то птица, по стволу дерева пробежал мелкий зверек – и только. Да еще ящерица влезла погреться на плоский валун.
– Пора, – сказал Патрик. – Надо двигать отсюда.
– Еще десять минут, – не попросил – потребовал Макс, глядя на облепленное мухами тело Теодора.