Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Владимир Кириллович оглянулся через плечо в комнату — не зашла ли в кабинет жена, врач–педиатр Розалия Яковлевна, — и помахал балеринкам ручкой.
Что ж, и те требуют, и те требуют: Франция с Англией — с одной стороны, Австрия с Германией — с другой, а тут еще и свои: банкир Добрый, промышленник Демченко, национальная элита во главе с литератором Ефремовым, да и съезд партии самостийников — тоже…
В конце концов, ведь можно же объявить независимость, а там видно будет…
В это время фельдъегерь принес с телеграфа последние известия: утреннюю порцию. Известия были уже с «театра военных действий». В Донецком бассейне вообще
Гм!..
Винниченко в раздумье подергал бородку. Франция и Англия признали. Признают Германия и Австро–Венгрия. А… свой собственный народ?..
4
Первым в списке был Леонид Пятаков — председатель ревкома, Кузнечная, 5.
Филер стоял на улице перед тоннелем–воротами во двор, второй — во дворе у двери флигеля. Третий должен был караулить позади домика, под окнами, в саду.
— Дома? — спросил барон Нольде.
— Так точно, ваше… пан сотник! — вытянулся филер в гороховом пальто: пальто, шапки, валенки и все прочее штатское обмундирование для внешних наблюдателей перешло «по наследству» с Житомирской, 35, из царской охранки. — Только осмелюсь доложить, — филер отдал честь, приложив руку к шапке, — их в квартирном помещении двое мужчин и одна, которая женщина, полагаю — мать.
Барон Нольде глянул через плечо: за ним следовало двадцать гайдамаков в шапках с черными шлыками — генеральный секретарь разрешил для этой тайной операции взять людей из его личной охраны. Другая двадцатка, с Наркисом во главе, направлялась сейчас на Печерск — за Ивановым, еще три — на Нестеровскую, Пушкинскую и Подвальную, за Смирновым, Картвелишвили и Гамарником.
— Предохранители снять! Пошли!
Гайдамаки щелкнули предохранителями, привели винтовки в боевую готовность и двинулись за командиром.
— А кто же второй? — поинтересовался Нольде.
Филер забегал вперед, когда к нему обращались, и сразу же стушевывался — держался на почтительном расстоянии, на три шага позади.
— Не могу знать, ваше… Полагаю: старший брат — с бородой и в золотых очках.
— С бородой и в золотых очках? — Нольде свистнул. — Неужто пожаловал из Петрограда сам… Юрий Пятаков?.. Вот это пташка!.. Вот это подвезло!.. Миф, блеф, фантасмагория!..
Нет, он, барон Нольде, и правда родился в сорочке…
Они вошли во двор — снег под ногами от мороза скрипел, даже повизгивал — и остановились перед флигелем. Луны не было, звезд тоже, небо заволокло тяжелыми плотными тучами. Но снег лежал свежий, пушистый и, казалось, сиял первозданной белизной. Окна первого этажа — квартиры Пятаковых — не светились, ставен на окнах не было.
Нольде посчитал окна.
— На каждое — по двое: один высаживает, второй — сразу внутрь. Мне отворить парадную дверь!
Противный скрежещущий звук раздробленного стекла сразу в десяти окнах точно распорол по швам притаившуюся тишину зимней ночи. Серые жупаны гайдамаков один за другим скрывались в черных провалах выбитых окон.
Нольде стоял на крыльце, постукивая носком сапога, методически похлестывая себя стеком по шинели. Он насвистывал под нос разухабистую солдатскую песенку:
Захожу я в бардаки, гоп–тир–дир–дай–дам,
Вокруг нее казаки, гоп–тир–дир–дай–дам…
Война все–таки, что ни говорите, веселая штуковина… В левой руке Нольде держал наготове электрический фонарик. Когда ему отворили дверь, фонарик, впрочем, не понадобился: гайдамаки успели зажечь лампы.
Посреди столовой стояли двое мужчин. У двери — заломив руки, застыла женщина. Один из мужчин — с всклокоченной бородой, без очков — близоруко моргал глазами. Он был в подштанниках и в забавной, похожей на женскую, длинной ночной сорочке. Руки у него тряслись, ноги подгибались, и весь он дрожал, как на морозе. Впрочем, из выбитых окон и в самом деле тянуло морозным воздухом. Второй — без бороды и без очков — смотрел не мигая, пронзительно и жестко. Он тоже был в сорочке, но в солдатских штанах на ремне.
— Пардон, мамаша! — Нольде отстранил женщину у порога, она застонала, всхлипнула, проговорила: «Боже, боже!» — Так кто из вас Леонид, а кто — Юрий!
— Я не Леонид! Я не Юрий! — вскрикнул тот, что с бородкой и в подштанниках. — Я — Михаил! Член партии конституционных демократов!..
Он был бледен, весь точно ослиз, щеки у него обвисли, толстая нижняя губа отвалилась на бороду.
Леонид отстранил брата рукой, посмотрел офицеру–контрразведчику прямо в глаза:
— Я — Леонид. В чем дело и по какому праву…
— Руки вверх! — Нольде поддал стеком по локтям Леонида, заставляя поднять руки. Но смотрел на Пятакова с бородой. — Вы — Юрий Пятаков?
— Нет, нет! Что вы! — Михаил Леонидович заплакал. — Я — Михаил! И я член…
Нольде нецензурно выругался. Афронт! И с чего это ему пришло в голову, что это должен быть Юрий Пятаков? Конечно же, он в Петрограде, давно известно: подсчитывает большевистские финансы. Но такая была бы удача, если б Юрий! A!.. В сердцах Нольде размахнулся и вытянул стеком по спине полуживого от страха Михаила Леонидовича, члена партии конституционных демократов. Михаил Леонидович тихо охнул, присел на корточки и еще чаще заморгал. В его близоруких глазах застыл смертельный ужас. Леонид сделал шаг вперед и схватил офицера за руку:
— Какое вы имеете право! Негодяй!..
Нольде осатанел. Его рука со стеком широко замахнулась. Он нацелился ударить прямо по лицу. Мать у порога истерически закричала. Гайдамак, стоявший рядом, одной рукой обхватил ее за плечи, другой зажал рот.
Нольде вдруг передумал. Он опустил руку со стеком, только жестокая улыбка искривила его тонкие губы.
— Вы — Леонид?
— Леонид Пятаков. — Леонид дышал тяжело и глубоко, грудь его порывисто вздымалась и опускалась. — Мама! — обратился он к матери. — Не надо, сдержись… Прикажите вашему… солдату отпустить старую женщину и прекратите погром и грабеж!
В других комнатах передвигалась мебель, опрокидывались стулья, взламывались замки в ящиках — гайдамаки производили обыск.
Нольде презрительно взглянул на Михаила Леонидовича — он уже стоял, весь корчась от нервной дрожи.
— Вы подтверждаете, что это ваш брат Леонид?
— Да, да! — поспешил ответить Михаил Леонидович. — Это — Леонид, а я — Михаил, не большевик, я член партии кон…
Нольде обернулся к старой женщине у порога:
— И вы подтверждаете, что это — ваш сын Леонид?