Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
В это время матросы–балтийцы, что поодиночке и группками, петляя по льду Днепра между пробоинами от снарядов, переправлялись с Труханова острова, соединились с матросами–черноморцами и вместе, посланцы и хозяева двух морей, двинулись с Набережной, с Наводницких яров — на Печерск.
Из Цитадели к ним подошла подмога. Петлюровские казаки, гордиенковцы, несшие караул при согнанных на гауптвахту оставшихся в живых арсенальцах и авиапарковцах, восстали. Они отворили казематы, выпустили пленных и отдали им свое оружие.
Теперь на Печерске против войск Центральной рады снова образовался фронт.
С освобожденными арсенальцами
«Жив ли мой архаровец Данько? — думал между выстрелами Иван Антонович. — И убережет ли старого дурня Максимку?..»
В цепи шел и раненый Фиалек. Левую, порубленную руку он взял на перевязь и одной правой стрелял из маузера. Руку так и разрывало от боли, весь он горел в лихорадке, но шел со всеми, опирался плечом о забор, о дерево, о телеграфный столб, целился — и стрелял.
Матросы и красногвардейцы — опять со стороны Печерска — снова просачивались в только что оставленные улочки родного города.
НА ПОДСТУПАХ
1
Теперь петлюровцам пришлось туго.
Петлюра засел в «Шато де флер’”.
«Матерь божья!.. К чертовой матери!.. Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!.. Будь проклято, будь проклято, будь проклято!.. За неньку Украину!.. Ах, мать его…»
Обрывки молитв, заученных еще в семинарии, перемежались проклятьями, патетические возгласы — базарной бранью.
Давно ли вот так же как раз этот самый шантанчик, этот привилегированный бордель занимал, в разгар октябрьского восстания, боевой штаб защитников Временного правительства?.. Если бы он, Петлюра, догадался еще тогда пристать к восставшим, — может быть, потом как–нибудь обошлось и не завязалась бы эта чертова непосильная война с большевиками… Но он действовал тогда слишком уж мудрено: и к восстанию не пристал, и против русской контрреволюции не дошел, отсидел он тишком, а потом — наше вам! — моя сверху!.. И вот, пожалуйста… Вон оно как оборачивается теперь… Матерь божья!.. К чертовой…
С Петлюрой в Мариинском, Царском и Купеческом садах были, впрочем, еще немалые силы: «черные гайдамаки», Черноморский курень, сечевики — отборная гвардия войск националистов. «Вильных козаков» Петлюра отправил в центр, на подмогу гайдамацким сотням, державшим фронт — да, это был снова фронт — против Куреневки, где опять, словно из пепла, возникли красногвардейские отряды, как только неведомо откуда свалились на голову Петлюре украинские красные казаки… Красные украинские казаки!.. Петлюра приходил в бешенство: будь проклято все украинское, если оно — красное!.. «Вильные козаки» пошли, но по дороге их становилось меньше и меньше: «вильные козаки» начали разбегаться — пришлось верным сечевикам догонять и каждого десятого пристреливать. А впрочем, и верных сечевиков — «yсyсов» — тоже становилось все меньше и меньше: полегли в бою…
Петлюра позвал Коновальца:
— Пане атаман! Сколько вас?
— Три сотни консеквентно: первая — сотника Сушко, вторая — сотника Мельника, третья…
Петлюра остервенел:
— Сколько числом, я спрашиваю?!
Коновалец позвал Мельника:
— Пане сотник, сколько нас?
Мельник посмотрел на Софию Галечко. Пани София уже оставила министерство. Ее новый шеф, добродий Винниченко, ушел в отставку, генеральному секретариату в грозный военный час вообще нечего было делать — и, горл священным энтузиазмом, воинственная хорунжесса снова надела мундир. Она была теперь начальницей штаба куреня «усусов».
— Эвентуально, пршу панов атаманов, по полста стрельцов в каждой сотне…
Значит, сто пятьдесят! Вполне надежного войска всего полтораста человек…
Петлюра прислушался.
В уютном фешенебельном отдельном кабинете привилегированного борделя деревянные стены были обтянуты штофом, висели бархатные портьеры, шелковые шторы — звуки доносились глухо и смягченно, однако все равно было слышно: на Печерске стрельба, на Набережной стрельба, на Подоле стрельба, даже далеко за центром, где–то на Брест–Литовском шоссе, тоже стрельба. А из–за Днепра не смолкая бьют и бьют орудия: Коцюбинский подтянул тяжелую артиллерию. Снаряды ложатся и в Мариинском и в Царском саду. Один взорвался совсем возле «Шато», под висячим, ажурным мостиком из Царского в Купеческий сад — тем самым мостом с которого на памяти Петлюры какой–то ошалелый гимназист в припадки ревности сбросил изменницу–гимназистку.
— Пане атаман, — приказал Петлюра решительно, — «усусы» должны быть немедленно доукомплектованы.
Откуда? Кем?
Коновалец, Мельник, Галечко смотрели на головного атамана с удивлением и опаской: в своем ли он уме?
— Но, пршу пана головного атамана, — отважилась хорунжесса, — «усусы» комплектуются лишь из галичан… А Галичина…
— Я и приказываю, — затопал ногами Петлюра, — доукомплектовать именно галичанами! Самыми верными нашему делу, самыми сознательными патриотами…
— Но, пршу, где…
— Забрать остатки из лагерей!
В лагере военнопленных галичан — солдат австрийской армии — под Черепановой горой так до сих пор и не снята была колючая проволока. Они так и оставались пленными, даром что украинцы, а власть как будто тоже была украинская — Центральной рады. Галичан из этого лагеря считали и теперь, как при царе или при Керенском… неблагонадежными: на принудительных работах они общались с местными рабочими, якшались с «большевистским элементом» — и генеральный секретариат решил на всякий случай оставить их и впредь на положении военнопленных.
Мельник, уже не чотарь, а сотник, решился напомнить Петлюре:
— Но, пане Симон, комплектование в боевой обстановке… И вообще — это небезопасно: в такое время и при такой ситуации… Они могут… не пожелать…
— Тогда — под пулемет! — завопил Петлюра и затопал ногами. — Приказываю! Комплектовать через одного: один старый «усус» — один пленный, один пленный — один старый «усус»…
Операцию поручили Мельнику и Галечко.
Сотня Мельника — пять десятков сечевиков — по Левашевской спустилась на Собачью тропу. Над Собачьей тропой, за Печерским базаром, уже стучали пулеметы. За Черепановой горой, над Владимирским базаром часто хлопали винтовки: полупановцы, соединившись с демиевскими, выходили уже на Васильковскую.