Ревизия командора Беринга
Шрифт:
Когда кончались и шкуры, неудачник не унывал. Дождавшись лунной ночи, брал палку и шёл на промысел. Выползших на ночёвки животных забивали палками, потом сдирали шкуры, и можно было возвращаться назад, продолжать игру.
В ноябре и декабре морских выдр убивали на Бобровом поле и у Козловой речки в трёх вёрстах от жилища. В январе — у Китовой речки, уже в шести вёрстах. В феврале на охоту пришлось ходить на Большую Лайду за тридцать вёрст от жилья.
Мясо животных, как правило, оставляли на съедение песцам. Охотников интересовали только шкуры, да и то не все. Многие из них
Истребление животных велось столь хищнически, что последствия этого проявились в самое близкое время. Когда весною началось строительство нового судна и когда на счету была каждая пара рабочих рук, приходилось терять драгоценное время на выслеживание животных и охоту на них, которая теперь уже не всегда завершалась удачей.
Увы... В восемнадцатом веке не шибко-то ценилась и человеческая жизнь, а о разумном использовании животного мира не задумывались даже и учёные.
Стеллер записал в своём дневнике о том, как боролись на острове с песцами...
«Казалось, что чем больше мы их убивали и мучили самым жестоким образом на глазах у других, наполовину сдирая с них шкуру, выкалывая глаза, отрезая хвосты и поджаривая лапы, тем решительнее и злее становились остальные...»
Строительство нового судна затягивалось, и только в августе его спустили на воду.
Утром 14 числа помолились Богу и подняли якорь. Судно двинулось на запад. Сорок шесть человек стояли на палубе и смотрели на удаляющийся от них крест над могилой командора... На остров, который едва не стал их братской могилой...
26 августа корабль благополучно вошёл в Авачинскую бухту...
Здесь претерпевшие столько бедствий моряки узнали, что все считают их давно погибшими, и потому оставленные ими вещи расхищены...
«Все считали нас погибшими... — записал в своём дневнике Стеллер. — И скорбели таким образом...»
6
Алексей Ильич Чириков покинул Камчатку, не зная, что части экипажа «Святого Петра» удалось спастись. Сразу после возвращения из второго плавания он уехал в Охотск и зиму 1742—1743 года провёл в Якутске, занимаясь подготовкой отчёта и составлением карт.
В Якутске Чирикова ждала семья... За эти четыре года осунулась, постарела жена. Подросли дети... Ещё сильнее выросли долги. Как расплачиваться с долгами, Чириков не знал. Слишком дорога была жизнь в Якутске...
Жена тоже испугалась, увидев Алексея Ильича. Ещё в начале года он прислал письмо, что благополучно вернулся из плавания, что был болен, но сейчас — милостью Божией — снова здоров и снова собирается идти в морской вояж. Какое там поправился! Десны всё ещё чёрные и распухшие от цинги, зубы шатаются... Из-за нестерпимой боли в спине и ногах вынужден иногда проводить целые дни в постели...
С трудом сдерживала Чирикова слёзы — так плох был Алексей Ильич. Жалко, нестерпимо жалко было его...
Но это один Чириков был. А другой Чириков, превозмогая болезнь и великий шум в голове, продолжал работать, составляя карты и отчёты, и главное — составляя план новой экспедиции к берегам Америки, задача которой теперь виделась в том, чтобы найти удобные торговые пути. В экспедицию, по мнению Чирикова, следовало послать не менее двух кораблей. К проекту он приложил и примерный список материалов, которые понадобятся для будущего плавания.
Чирикова слушала рассказы мужа и незаметно вздыхала. Алексей Ильич уже не с нею, в Якутске, находился, а снова в далёком и опасном океане... Как тут было напоминать о долгах, с которыми так и не сумели расплатиться по возвращении мужа? Молчала... Так и повиснут эти долги тяжким бременем на семье. Не удастся расплатиться с ними при жизни Алексея Ильича, перейдут они после его смерти к жене, к сыновьям Чирикова.
Отчёты и новые предложения были составлены, и их повёз в Петербург всё ещё пока не утверждённый Адмиралтейств-коллегией в лейтенантах штурман Иван Елагин. 12 января 1743 года он вручил документы президенту коллегии Головину.
Отчёт был принят. И представление Елагина в лейтенанты утверждено. А вот насчёт предложений Чирикова дело обстояло сложнее...
Вошёл в силу вернувшийся в Петербург генерал Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев. Как человек, непосредственно знакомый с делами в Охотске, он становится сейчас главным консультантом по Северной экспедиции. И к выводам его приходилось прислушиваться. А выводы весьма прискорбные делались. Скорняков прямо говорит, что, дескать, «Беринг с товарищи — разоритель Сибири, он — истратил понапрасну около 1 500 000 рублей и вызвал разорение местных крестьян».
Цифра, указанная Григорием Григорьевичем, не сходилась с данными Адмиралтейств-коллегии, по которым на экспедицию затрачено 360 659 рублей и 14 копеек без одной полушки. Но и свою цифру боялся Головин показывать, а тут — в пять раз больше! Не знал, что и делать теперь с экспедицией... На всякий случай Головин послал Чирикову указ...
Указ этот Чириков получил уже в 1743 году и не поверил глазам, когда прочитал его.
«Для крайняго в Ыркуцкой и Енисейской провинциях хлебного недостатку до будущего указу в морские вояжи более не ездить... по получении указов, не мешкав ни малого времени, из тех мест со всею командою возвратиться и быть вам всем до указу в сибирских городах, кроме Иркуцкой провинции, по рассмотрению Сибирской губернской канцелярии и вашему, где б команды ваши провиантом способнее довольствованы быть могли».
Шумело в голове Чирикова. Шум теперь из-за болезни всё время в голове стоял, но сейчас особенно сильно шумело.
Закрыл глаза Чириков, пытаясь справиться со слабостью.
Кажется, помогло... Кажется, начал стихать шум в голове. Слышно было, как разговаривает в соседней комнате жена с сыном. Сынишка смотрел сегодня, как чистят погреб хозяева, и сейчас расспрашивал мать про русские погреба. Жена рассказывала, что весной лёд для погребов заготавливают, чтобы всё лето стоял. А сынишка не понимал, зачем это делают. Ведь и так в погребе под землёй лёд. Сплошной лёд и никогда не тает. Он сам сегодня видел.