Ревность

Чемберлен Диана

Раздался смех, прозвучавший как звон колокольчика, затерявшийся в зеленом шатре деревьев. Этот звук поразил его. Их взаимоотношения казались ему сугубо серьезными. Теперь они разговаривали, но так тихо, что он не разбирал слов. Журчание из глубины палатки. Боже, они выходят наружу!

Он выключил фонарик и прижался к дереву, едва дыша. Кора царапала его грудь. Тэсс вышла из палатки первая и обернулась, чтобы помочь Мег, протянув ей руку. Они хихикали и прижимались друг к другу, и он решил, что они обе изрядно приложились к «Писко». Мег шла босиком, синяя рубашка в белую полоску расстегнута. Бледный луч луны высветил одну грудь Мег, и Дэвид опустил глаза. Он не должен здесь находиться. Мег имела право

на свою личную жизнь. Она не была по натуре открытым человеком, и он должен ценить ее доверие: ведь она с каждым днем становилась все откровеннее с ним. Она была бы обескуражена его подглядыванием, его предательством. Он должен как можно быстрее прекратить свои неблаговидные действия.

К великому облегчению Дэвида, женщины направились в кусты, прочь от того места, где он стоял. Но вдруг Тэсс повернула Мег к себе лицом. Она поцеловала ее и запустила руку ей под рубашку. Он отвел глаза и уставился в землю, мысленно умоляя их прекратить ласки и продолжить свой путь. Втайне он желал, чтобы они отстранились друг от друга, чтобы между ними вспыхнула ссора.

Ладно, признался он самому себе, он не в силах переварить это: видеть, как они целуются, ласкают друг друга. Значит ли это, что он мужской шовинист, ненавистник однополой любви? Или он просто мужчина, который хотел бы сам сжать Мег в своих объятиях?

21

Рано утром она услышала хруст веток возле палатки. Кто-то подошел совсем близко, остановился на мгновение и пошел дальше. Итак, Мег – человек из плоти и крови. Она издает шум при ходьбе, как и все мы.

Она тихо села и раздвинула молнию на москитной сетке. Лес был окутан густым туманом. Шон наблюдала за его медленным танцем и пыталась решить для себя один вопрос: стоит ей заглянуть в туфли Дэвида или не стоит. Первый раз она нашла записку случайно. Она за это не отвечала. Но на этот раз взять записку – значит преднамеренно вторгнуться в чужую личную жизнь.

Она должна посмотреть, что там написано. Она смотрела на туфли, их грязные подошвы, шнурки, свернувшиеся на земле, и старалась понять, для чего ей это нужно. Впервые она не была уверена в том, что досконально знает каждую мысль своего мужа. За последние несколько дней он превратился для нее в загадку. Записка содержит в себе ключ к тайне, убеждала она себя. Она должна владеть этим ключом.

Она достала листок из ботинка и развернула его.

«Помнишь арию Калафа из третьего акта «Турандот»? – Вот что написала Мег. Ключ ничего не мог открыть для Шон. Возможно, все эти дни они ничем другим и не занимались, кроме как вопросами оперной викторины? Одного этого было бы достаточно, чтобы сделать Дэвида счастливым. Шон положила записку на место и снова легла. Она чувствовала себя обманутой и опустошенной. Она не прочь так и пролежать в палатке весь день. Порезы на ногах давали о себе знать: они горели от пота, покрывшего ее тело. Издалека слышались утренние крики ревунов, по коже Шон пробежал холодок.

Может быть, она ревновала? Невероятно, но это почти так. Мег общалась с Дэвидом на таком уровне, который был недоступным для Шон. Но почему это должно ее беспокоить? За шестнадцать лет их брака она никогда не испытывала подобных чувств. Теперь, когда Шон решила развестись, она вдруг взревновала мужа к женщине, которая даже не интересуется мужчинами. Чушь какая-то.

Между тем поводов для ревности всегда было более чем достаточно. Дэвид имел дело со множеством женщин, которые не скрывали своего восхищения его голосом, они звонили ему поздно вечером под смехотворными предлогами, и Дэвид всегда обходился с ними вежливо, стараясь соответствовать имиджу фирмы. Были и настоящие фанатки. Когда Дэвид только приступил к работе, журналистка, ведущая в газете колонку местных сплетен, сообщила, что ей

удалось краем глаза взглянуть на нового репортера по дорожному движению; она убедилась в том, что «бархатистость его голоса могла соперничать с блеском его внешности». Женщины толпились на стоянке машин офиса радиостанции, желая убедиться в правоте ее слов. Дэвид стал звездой прессы Сан-Диего. Хотя в статьях часто упоминалась его «привлекательная жена-зоолог», это не мешало поклонницам посылать ему письма. Некоторые вкладывали туда свои фотографии. Среди них встречались хорошенькие, но по большей части дамы были слишком полными и густо накрашенными. Время от времени попадались снимки поклонниц в голом виде. Эти фотографии он брал пальцами за края, как бы боясь запачкаться.

– Кем надо быть, чтобы решиться на такое? – вопрошал он. Он читал все послания, отвергал соблазнительные предложения и пренебрегал грубой лестью, но откликался на те письма, где его о чем-нибудь просили: встретиться со школьниками или поучаствовать в каком-нибудь благотворительном мероприятии.

Все это делалось настолько открыто, что Шон и в голову не приходило его ревновать. Кроме того, он часто говорил ей, что она совсем особенная, незаменимая. Но о какой незаменимости могла идти речь теперь, когда он не встречал с ее стороны ничего, кроме гнева и обвинений?

Дэвид повернулся на спину и открыл глаза.

– Смотри! – Он показал рукой на крышу палатки.

Она подняла голову и увидела силуэты двух ящериц, расположившихся под прямым углом друг к другу, нос к носу. – Они, должно быть, застряли между крышей палатки и дождевым тентом, – предположила Шон.

– Альфредо и Виолетта. – Он сел, потянулся и вздохнул. – Ночью я неважно себя чувствовал. Гнев Монтесумы.

– Правда? – Что-то непохоже. Он выглядел отлично. Интересно, все ли мужчины хорошо выглядят утром, сразу после сна? Загорелый, с растрепанными волосами, он выглядел моложе своих тридцати восьми. Глаза с поволокой. – Как ты чувствуешь себя сейчас?

– Нормально. – Он нашел свою рубашку. – А как твои ноги?

– Я предпочитаю иметь дело с травой-бритвой, а не с Монтесумой. – Она наблюдала за ним, пока он натягивал рубашку на свои мощные плечи, плечи пловца, застегивая ее на груди, поросшей мягкими светло-каштановыми волосами, тронутыми серебром. Пальцы длинные, красивой формы. Когда-то она любила эти руки, ей нравилось ощущать их на своей коже. Глядя на него сейчас, она вспоминала, как прикосновения этих рук заставляли ее раскрываться ему навстречу.

Шон перевела взгляд на ящериц, застывших в той же позе. Она теряла уверенность в правильности своей оценки Дэвида и той ошибки, которой не могла ему простить. Здесь все виделось иначе – и люди, и другие вещи. Это и есть самое опасное в джунглях, а не змеи и ягуары. Здесь вы переживаете такие ощущения и совершаете такие поступки, которые по возвращении домой покажутся бессмысленными. И дома вам потребуются долгие месяцы на то, чтобы исправить ошибки, которые вы здесь совершили. В их доме в Сан-Диего она никогда не сможет увидеть его таким, каким видит теперь, не ощутит странной дрожи, пронизывающей ее тело.

Он надел брюки и повернулся, взглянув на нее с рассеянной улыбкой на лице.

– Тебе пора вставать, а то пропустишь завтрак. – И он потянулся, чтобы достать туфли с вложенным в них посланием.

Шон провела утро, устанавливая с Ивеном ловушки, затем вместе с Робин отправилась купаться. Робин шла по тропинке, проложенной вдоль речки, не отрывая глаз от земли, она делала каждый следующий шаг только после всестороннего изучения того участка пути, который лежал у нее под ногами. Шон пыталась привлечь внимание Робин к тем немногим видам растений, которые были ей знакомы, но только понапрасну потратила время. Робин не могла отвести глаз от земли.