Ревность
Шрифт:
Сидя в одиночестве на своей неприбранной кухне, Розамунда едва не расхохоталась. Не было этого. Ничего не было. Не говоря уж о прочих бессмыслицах, машина Линди как стояла перед воротами, когда начался этот бедлам, так и сейчас там стоит. Что бы ни произошло в тот пропащий день, машина Линди в этом не участвовала.
Тогда поезд? Предположим, из-за тумана они поехали на поезде? Если туман расстроил поездку в понедельник, он с тем же успехом мог сорвать ее и во вторник, потому что был таким же густым, как и накануне. Ну хорошо, они, стало быть, отправились на поезде. В Эшдене не сошли, а покатили дальше по застывшей от холода сельской местности, с остановками на каждой станции, с пересадкой в Кентербери или где-то еще, и снова вперед сквозь…
Ну да, сквозь туман! Фу ты черт! От внезапного озарения перехватило дух и закружилась голова. Вот оно, доказательство, исчерпывающее и окончательное, что ее сон никак не может основываться на реальных событиях. Потому что откуда, скажите на милость, в сырую, туманную декабрьскую ночь мог взяться бешеный ветер? И каким образом — в такую-то погоду — она могла видеть звезды, ослепительно яркие, крупные звезды, мчащиеся по черному небу? А если эти детали сна — явно чушь собачья, с какой стати принимать на веру все остальное? Прилив глубокой радости, надежды и убежденности в своей правоте охватил Розамунду, она вскочила со стула, убрала со стола и с жаром принялась за мытье посуды.
Только когда внизу все дела были закончены и она уже собралась подняться наверх, чтобы заправить постели, Розамунда вновь почувствовала неясное беспокойство. Потому что наверху, куда вели Розамунду домашние обязанности, по-прежнему лежала потрепанная сумка Линди, впопыхах засунутая с глаз долой в шкаф. И грязные туфли, и пальто. Они-то не сон. Если она, Розамунда, не приложила руку к исчезновению Линди, тогда что, черт возьми, происходит? Стоя перед лестницей и со страхом глядя на нее, как пловец на ледяную воду, Розамунда попыталась соорудить некую теорию, которая объяснила бы эти диковинные вещественные доказательства. Фантастическую теорию, разумеется; это ясно как божий день. Значит, так: предположим, кто-то задумал убить Линди, но чтобы обвинили в этом Розамунду. Тогда, прежде чем приступить к делу, преступник мог нацепить ее пальто и туфли, чтобы отпечатки ног и всякие там следы, которые обнаружат возле тела, были бы ее, Розамунды. Потом он (или она?) подкинул сумку к Розамунде в спальню, чтобы полицейские, когда их вызовут, первым делом наткнулись на нее, а после для какого-то замысловатого алиби, прикинувшись Розамундой, позвонил миссис Филдинг. И вот тут главная нестыковка. Миссис Филдинг не дура, она бы нипочем не спутала голос Розамунды с чьим-то еще.
Интересно, а кто в тот день взял трубку — сама миссис Филдинг или Джесси? Как точно выразился Джефри? Он только предположил или определенно утверждал, что Розамунда будто бы говорила именно с матерью, не с Джесси? Но Джесси тоже отлично знает ее голос… А может, Джесси, сама того не ведая, оказалась втянута в этот головоломный заговор? Взять хоть этих ее австралийских родственников — когда у человека родственники в Австралии, возможным кажется практически все. Что, если у Линди есть дядюшка-миллионер? Эти дядюшки вечно умирают в Австралии и оставляют свои деньги неизвестным родственникам на другом конце света. И предположим, негодяй-племянник, который рассчитывал получить дядюшкины миллионы, женат на одной из племянниц Джесси, вот эта парочка и заявилась в Англию, чтобы заставить Джесси притвориться, что Розамунда звонила, а иначе, мол, ее обожаемой хозяйке грозит страшная опасность…
Нет, эдак, пожалуй, можно далеко зайти. Лучше всего, наверное, бросить попытки найти какое-то разумное объяснение, а поступить так, как хотелось прошлой ночью, — выкинуть к черту эти улики, которые уже в печенках сидят. Все равно от них никакого толку — никуда они не ведут, ничего не объясняют. Преисполнившись решимости, Розамунда поднялась по лестнице, быстро пересекла спальню и подошла к шкафу.
Пальто лежало там, где она его оставила, туфли тоже, но сумка испарилась.
Как безумная, Розамунда кинулась переворачивать содержимое шкафа, рыться в темной глубине ящиков, выкидывая на пол как попало обувь и одежду. «Она должна быть здесь, — повторяла Розамунда, уже зная, что сумки нет. — Если только не завалилась к самой стенке шкафа… под этот ящик… за ту коробку…»
Прошло полных пять минут, прежде чем она прекратила поиски; пять минут, в течение которых она не столько старалась отыскать сумку — она знала, что это бесполезно, — сколько тянула время, чтобы защитить себя от очевидного: раз она не находит сумки, значит, ее нашел Джефри.
Нашел и, не сказав ни слова, забрал.
Глава XVIII
Но Джефри ни за что бы так не поступил! Не успев проникнуться ужасом от сделанного открытия, Розамунда уже выставила против него целую армию, завербованную из свойств характера и привычек мужа. Джефри не скрытный человек, его и сдержанным-то не назовешь. Если бы он наткнулся на сумку в шкафу, он бы тут же дал знать об этом во весь голос: «Что за черт!» И мгновенно посыпались бы вопросы: как она сюда попала, да в курсе ли Розамунда?.. Все его изумление в ту же минуту обрушилось бы на жену. Он бы никогда не унес сумку украдкой, не сказав ни слова, не дав возможности объясниться.
А если он побоялся, что она не сможет ничего объяснить? Как сегодня утром, когда речь зашла о телефонном звонке его матери? В таком состоянии разве не мог он, не задавая лишних вопросов, сам придумать какое-то объяснение — быстро-быстро, прежде чем станет больно, вроде как когда макнешь палец в кипяток? А потом, движимый тем же сильнейшим страусиным инстинктом, что и она, разве не мог он просто взять и избавиться от сумки?..
Нет. Даже опасаясь за нее, Джефри на такое не пойдет… во всяком случае, тот Джефри, которого она знает, Значит, сумку забрал кто-то другой. Кто-то… Кто угодно… И тотчас загадка в целом представилась Розамунде настолько расплывчатой и безбрежной, что не стоило и пытаться ее разгадывать. Ни малейшей надежды отыскать объяснение нет. Сумка исчезла, это главное. Оставалось только надеяться, что она исчезла навсегда. Чтобы и думать о ней забыть. И обо всех остальных уликах тоже…
Живо схватив в охапку пальто и туфли, Розамунда оттащила их в сад и принялась деловито счищать с них грязь. Благо она уже высохла и сама отваливалась кусками. Отвердевшие ошметки с легким стуком сыпались на дорожку. Скоро они исчезнут без следа, навсегда смешавшись с грязью лондонского сада. Еще один дождь или просто сырая зимняя ночь — и можно считать, ничего и не было. Розамунда убрала хорошенько начищенные туфли, повесила на свое место чистое сухое пальто и — смешно сказать — почувствовала глубокое удовлетворение, словно этими простыми действиями ей удалось повернуть время вспять и воротиться в тот день, когда ничего еще не произошло; при условии, конечно, что Линди на самом деле никуда не пропадала.
Она так живо себе это представила, что, когда раздался телефонный звонок, сняла трубку в полной уверенности, что услышит голос Линди. Когда же не услышала, ей потребовалось некоторое время, чтобы сначала узнать, чей же это голос, а потом — чтобы понять, что голос толкует вовсе не о том, чем в данную минуту забита голова Розамунды, а — как это обычно бывает с голосами — исключительно о своих собственных делах.
— Значит, я могу забежать около пяти? — пищал далеко в трубке детский голосок Норы. Розамунда старалась и все никак не могла переключиться со своих мыслей и проблем на проблемы Норы. — Меня все это страшно беспокоит, — продолжал голос. — Я непременно должна с тобой поговорить до того, как вернется Вильям.
— Ну конечно. Да. Да, я с удовольствием с тобой поболтаю… да, приходи, когда сможешь… нет, конечно, я не занята.
Успокаивая Нору, Розамунда одновременно пыталась сообразить — что бы такое могло означать «все это»? Уж точно не пропажа Линди. Для Норы «все это», скорее всего, имеет отношение к Неду, но что именно на сей раз натворил парень? И должна ли была знать об этом она?
Очевидно, должна. Нора, появившись у нее днем, была явно огорчена — даже немного обижена — тем, что Розамунда еще не ознакомилась с последним выпуском «саги о Неде». Однако обида была мгновенно забыта, как только Нора с явным удовольствием и облегчением пустилась рассказывать историю с самого начала. Наклонившись вперед в кресле, она нервно сжимала в руках чашку с чаем.