Ревность
Шрифт:
Нет, эти ссадины и царапины оставили не долгие, загадочно промелькнувшие в одночасье годы; это свидетельство какого-то страшного и внезапного бедствия. Сумку волочили по земле, крутили, тянули сквозь колючий кустарник, швыряли на острые камни… Такие травмы она могла заработать, если бы летела вверх тормашками с какого-то крутого каменистого обрыва, зажатая в руке своей хозяйки…
В голове оглушительно щелкнуло. В памяти с неотвратимой отчетливостью вспыхнул недавний сон. Почему вдруг именно в тот день, когда Линди пропала, Розамунде приснилось — и так выпукло, ярко, — что она столкнула Линди со скалы? И что означает грязь на туфлях? И пальто? А теперь еще и сумка? Розамунда медленно открыла сумку и заглянула внутрь, сама толком не зная, что ожидает найти.
Нет, пожалуй, знает, чего ждет, — вернее, на что надеется. Надеется — почему? с какой стати? — что сумка пуста; выпотрошенная, ненужная оболочка, которая, как все в этом непостижимом деле, не даст никаких объяснений. Обнаружить в ней то, чем обычно бывают набиты женские сумки, — расческу, пудреницу, чековую книжку, читательский билет, несколько аккуратно сложенных фунтовых купюр, засунутых во внутренний кармашек, — найти все это стало бы для Розамунды ужасным подтверждением ее полуосознанных страхов.
Потому что тогда с Линди точно случилось какое-то несчастье. Не может же она почти два дня обретаться где-то без денег, без чековой книжки, вообще без ничего? Ни в гостинице заночевать, ни поесть, ни до друзей добраться — билет-то купить не на что. Ни одна женщина ни за каким делом — добрым или злым, стоящим или дурацким — не выйдет за порог без сумки.
Нет, само собой, Линди вчера отправилась из дома с сумкой — новенькой, яркой и блестящей; но кто принес ее назад — мокрую и побитую — и небрежно швырнул на пол в спальне Розамунды? И снова в ушах у Розамунды засвистел ветер из сновидения, загрохотали невидимые волны. Припомнилось ликование, с которым она вглядывалась в белое лицо Линди, уносящееся навстречу гибели. В душе — ни жалости, ни раскаяния…
А вдруг это не сон? Вчера у нее была температура. Могла она днем подскочить так, что Розамунда впала в бредовое состояние? А если — да, может ли человек в бреду заманить своего заклятого врага на безлюдную скалу, столкнуть его оттуда и вернуться домой без малейших воспоминаний о содеянном, чтоб только во сне это и увидеть?
Даже если это возможно, все равно остается сотня нестыковок. Розамунда принялась перебирать их одну за другой, пытаясь унять всколыхнувшийся в душе ужас. Прежде всего, доехать отсюда до побережья совсем не так просто — два часа, это самое малое, на поезде. И сначала еще надо узнать расписание поездов, добраться до станции, купить билет — а если у тебя жар до бреда, сможешь ли ты осилить все эти требующие определенной сосредоточенности действия? Кроме того, поезд ведь не привезет тебя прямым ходом на вершину безлюдной, подходящей для убийства скалы. Он тебя доставит на станцию, что на окраине какого-нибудь курортного местечка. Пришлось бы отыскать автобус, проделать на нем весь путь через незнакомый город, вдоль бесконечных улиц с летними домиками и пансионами, найти дорогу к скалам, если таковые здесь имеются, выбрать среди них одну, чтоб не была заставлена кабинками для переодевания, павильонами или еще чем другим. И все это в кромешной тьме, с подгибающимися от слабости коленками и кругами перед глазами — в горячке и бреду иначе и быть не может. И — главная неувязка — все это время Линди должна была бы покорно тащиться за тобой, без всяких объяснений. «Видишь ли, мне нужно найти скалу, чтобы по-тихому тебя столкнуть». Этим вряд ли кого заманишь.
Нет, не реально.
И тем не менее, реально или нет, вот они: сумка, грязные туфли, пальто. Безмолвные, беспощадные, неуязвимые для аргументов. Им бесполезно доказывать, что все это не реально…
На мгновение в душу закралась нехитрая и очень соблазнительная мысль. В конце концов, Розамунда сильнее этих немых обвинителей — хотя бы потому, что она живая, а они нет. Все, что от нее требуется, это просто-напросто вымыть и хорошенько наваксить туфли; повесить пальто, чтоб как следует высохло, а потом пройтись по нему щеткой; сумку Линди доставить туда, где ей и место, — в дом Линди. И все. Никаких загадок, не над чем ломать голову.
Более ответственная часть Розамунды твердила, что это стало бы «злонамеренным искажением фактов» и «наглым сокрытием улик». Но ведь это совсем не так! Она всего-навсего приведет все в порядок. И больше ничего. Розамунда вдруг догадалась, как некоторым лгунам и мошенникам удается сохранить самоуважение — искренне сохранить. Они ни с кем не хитрят и ни от чего не спасаются, просто убеждают себя, что ничего такого не делали.
Но прежде чем она собралась последовать этой страусиной политике — или отказаться от нее, — раздался звонок в дверь, что привело Розамунду в состояние полной паники. Не соображая, что делает, она засунула сумку в шкаф, с глаз долой, и помчалась вниз.
Трудно сказать, почему у нее тряслись поджилки, когда она открывала дверь. Кого она боялась увидеть? Полицейского с ордером на ее арест? Дух отмщения Линди, полупрозрачный, в лязгающих цепях? Не удивительно, что Карлотта слегка отступила и вытаращила глаза:
— Силы небесные! Ты что, больна?
— Нет, не думаю. То есть, думаю, у меня был грипп, но я уже почти выздоровела… Теперь я в порядке. Проходи, пожалуйста. У нас тут, правда, разгром…
Розамунда несла первое, что придет в голову, стараясь тем временем успокоиться. И когда они с Карлоттой уселись в гостиной, ее лицо снова приняло нормальное выражение, или почти нормальное.
— Спасибо. — Карлотта с удовольствием плюхнулась в мягкое кресло, которое Розамунда ей пододвинула. — Я вообще на минутку — надо назад, к моему выводку. — Говоря о своем семействе, Карлотта всегда употребляла подобные полушутливые выражения — вроде бы у нее не четверо ребят, а гораздо больше, и все они гораздо младше, чем на самом деле: эдакая толпа неразличимых карапузов, дергающих за юбки Мать. — У меня поручение от твоего мужа. Он нервничает — целый день не может до тебя дозвониться. В результате позвонил нам.
— А зачем? Что случилось?
Наверняка что-нибудь насчет Линди. Сейчас любое известие — и то, что она нашлась, и что не нашлась — вселяло одинаковый ужас.
Карлотта вскинула удивленные глаза:
— Случилось? По-моему, ничего. Просто он хотел тебе передать, что сегодня придет поздно. Вот и все. Он такой внимательный, твой Джефри. Большинство мужей вообще не стали бы звонить, им бы и в голову не пришло побеспокоиться. Но у тебя, однако же, и видок! Это все грипп? Тяжко тебе пришлось?
Розамунда вроде твердо решила не говорить ни одной живой душе, каково ей было эти два дня, но неожиданное проявление сочувствия ее сломило. На самом деле главное, чтобы не узнал Джефри, а что плохого в том, чтобы поплакаться Карлотте? И потом, чем еще объяснить собственный кошмарный вид?
— Да, тяжеленько, — призналась Розамунда. — Это тот самый грипп-однодневка, который сейчас ходит, только у меня он затянулся на два дня. Прошлой ночью температура была 38,8, — добавила она, воодушевляясь рассказом.