Революционное самоубийство
Шрифт:
Как и многие другие люди, Брат Харпер считает, что обвинение в непредумышленном убийстве грозит двумя или, самое большее, тремя годами в государственном исправительном учреждении. Я уже и без того просидел в тюрьме почти целый год. Я мог бы провести за решеткой еще один год в ожидании нового суда в случае, если присяжные не пришли бы к единогласному решению. Между тем этот год будет мне засчитан за срок отбывания наказания. Поэтому раз уж Харпер не смог добиться моего оправдания, он выбрал компромиссное решение и наименьшее наказание. Единственная проблема остается в том, что при политическом деле обвиняемый получает максимальный срок. За совершение непредумышленного убийства с учетом предыдущего обвинения в уголовном преступлении дают от двух до пятнадцати лет. Но я не думаю, что Брат Харпер знал, к чему может привести его решение. Поэтому я хочу искренне попросить негритянскую общину и сына Брата Харпера
Даже если он неосознанно действовал против этого, все равно он чувствовал, что выполнял свои обязанности в качестве человека, который любит общину. Поэтому я прошу общину, чтобы ему было оказано подобающее уважение как чернокожему, когда он в следующем семестре будет преподавать в Оклендском городском колледже. Ведь он не знал, на что он соглашался…
Я прочно уверен в том… что мы добьемся нового судебного разбирательства и не только потому, что апелляционный суд окажется настолько добрым, а по причине политического давления, которое мы оказали на правящие круги. И мы будем продолжать это делать посредством организации общины. Нужно, чтобы она могла выразить свою волю. Воля чернокожего народа должна быть выполнена, и мне бы хотелось выразить свое восхищение революционным пылом людей, который они до сих пор демонстрировали. Они были поистине прекрасны, и они сделали больше, чем я мог ожидать. Давайте превзойдем самих себя; революционер всегда стремится превзойти себя, в противном случае, он и не революционер вовсе. Поэтому мы всегда делаем то, что от себя требуем, или больше того, на что, как нам кажется, мы способны… В этот момент мне бы хотелось посоветовать моим революционно настроенным братьям и сестрам сохранять самообладание. Нам не следует устраивать сейчас бурное выступление. Правящие круги только и хотят увидеть в общине взрыв насилия, чтобы получить предлог и послать туда две или восемь тысяч солдат. Мэр уже заявил, что был бы очень счастлив, если бы в общине что-нибудь произошло, пока власть находится в благоприятном положении. Они были бы рады уничтожить общину… Именно АВАНГАРДНАЯ ПАРТИЯ должна защищать общину и учить ее самозащите. Поэтому сейчас мы должны уговорить общину сохранить самообладание, чтобы не подставить себя и не быть уничтоженной».
Я призвал свой народ сохранять самообладание, поскольку знал, что полиция только и ждет, когда ей выпадет возможность поубивать негров без разбора. Они уже давно с нетерпением ждали этого дня, и вспышка гнева в общине дала бы им необходимый предлог. Община вняла моей просьбе и сохранила хладнокровие. Любое спонтанный и неорганизованный взрыв причинил бы общине большие страдания. Когда наступившая после оглашения вердикта ночь прошла спокойно, полицейские почувствовали себя обманутыми. Они хотели действовать, другими словами, — убивать чернокожих.
Не получив предлога, которого они так ждали, двое подвыпивших коллег Фрея пошли на намеренную провокацию. На своих патрульных машинах они подъехали к офису нашей партии на Гроув-стрит и стали стрелять по окну. Потом они отъехали на угол, развернулись, опять подъехали к зданию и обстреляли его еще раз. К этому времени кто-то из жителей позвонил в главное полицейское управление. Эти полицейские были арестованы.
На наше счастье, офис был пуст (туда специально никто не пришел), и ни один человек на улице или в близлежащих зданиях не пострадал, пули никого не задели. Но если бы «Черные пантеры» оказались в офисе, полицейские, наверное, стали бы утверждать, что мы начали стрелять первыми, а они пытались с нами справиться. На этот раз, однако, они не смогли спрятать свои вероломные намерения за привычной ложью, прикрываясь «оправданным убийством». Истинная сущность их преступления — ничем не вызванное и неоправданное нападение на наш офис — была явлена общине. В конечном итоге, этих двух полицейских уволили, но их не привлекли к суду за нарушение закона.
Зато этот инцидент показал некоторым сомневавшимся, что я действительно не виновен. Как эти товарищи Фрея, совершенно не стесняясь, отправились на поиски негров с целью их убийства, так и сам Фрей сделал это ранним утром 28 октября 1967 года. Находится немало людей, которые не верят, что без всякой провокации или опасности полицейский вытащит свой служебный револьвер и начнет палить по гражданину. Но в то утро Фрей задумал убийство.
Чарльз Гэрри подытожил все это, когда говорил присяжным, что негритянской общине угрожает постоянная опасность подвергнуться жестокому обращению полицейских:
«Хотел бы я знать, сколько людей уйдет из жизни, прежде чем мы осознаем, что все люди — братья. Хотел бы я знать, сколько пройдет времени, прежде чем полицейские управления в нашем государстве, мэры наших городов, лидеры нашей страны признают, что невозможно жить в таком обществе, 66 % которого приходится на белых расистов, игнорирующих роль чернокожего человека, смуглого человека, краснокожего человека, желтокожего человека…
Офицер Фрей беспокоит меня. Его смерть тревожит меня, и причины, приведшие к его гибели, волнуют меня. Я представляю, как этот молодой человек ходил в школу, играл в футбол и баскетбол за школьную команду, и делал все, что обычно делают молодые люди в его возрасте. Он был в прекрасной физической форме. Он поступил на службу в полицию без надлежащих взглядов и без соответствующей психологической и прочей подготовки, необходимой для того, чтобы быть полицейским. Его отправили работать в гетто. Всего за год он превратился в явного и полного расиста. Дело дошло до того, что, когда он пришел в школу рассказывать о своих подвигах на полицейской службе, учительница была вынуждена подавать ему тайные знаки, сигнализирующие о том, что не следует употреблять слово «ниггер» при детях.
Я просто удивляюсь тому, как много в полиции офицеров Фреев. Его смерть тревожит меня, но Хьюи П. Ньютон не несет никакой ответственности за это».
27. Колония для уголовных преступников
Что касается меня, я работал от рассвета до заката, чтобы прокормить семью, и все это привело к моей смерти… Если взять «больших людей» — президента, губернаторов, судью, их-то дети никогда не будут страдать… По всем Соединенным Штатам тюрьмы переполнены людьми, которые пытались работать и что-нибудь иметь, но не смогли, и это придало им решимости и толкнуло на воровство. Они искали, где лежат деньги. Они оказались в тюрьме из-за той жизни, на которую обречены бедняки.
После того, как меня признали виновным и вынесли приговор, меня вновь отправили в Аламедскую окружную тюрьму до судебного слушания, на котором моя судьба должна была решиться окончательно. Либо меня освобождали под залог, пока я ждал рассмотрения моей апелляции в высших судебных инстанциях, либо отправляли в тюрьму на срок от двух до пятнадцати лет. Слушание состоялось в начале октября, под залог меня не выпустили. Сразу после слушания я попал уже под юрисдикцию Администрации исправительных учреждений штата Калифорния. Тут я понял, какую любопытную власть имел над администрацией тюрьмы. Они беспокоились о той роли, которую я мог сыграть как политический заключенный, и приказали обращаться со мной по-особому.
После слушания заключенный обычно отправляется обратно в камеру, где он расстается с гражданской одеждой и надевает на себя тюремную, а потом автобус везет его к месту заключения. Однако после слушания об освобождении под залог меня погнали в лифт прямо в гражданской одежде и потом по лестнице к машине, которая ждала в подвале. Все происходило так, словно они знали, что мне откажут в освобождении под залог. В подвале я нашел все свои вещи, они были упакованы. На руки мне надели наручники, на пояс — цепь, которую пристегнули к ножным кандалам. Предполагалось, что теперь я был безопасен, чтобы совершить поездку. Машина шерифа в сопровождении еще шести машин рванулась по тоннелю к выходу. Только сейчас помощник шерифа повернулся ко мне и сказал через решетку, куда мы направлялись. Ехали мы в Вакавильский медицинский центр, где заключенные проводили от шестидесяти до девяноста дней. Их там тестировали, распределяли по группам и в зависимости от этого — по различным тюрьмам. Поездка заняла сорок пять минут. Когда мы прибыли в Вакавиль, сотрудники центра нас уже ждали на улице. Охранники на территории центра ходили с дробовиками.
В Вакавиле я подвергся процедуре, знакомой каждому заключенному, — доскональному осмотру. Начиная с этого момента, все годы, проведенные мной в тюрьме, я не мог перейти из одного здания в другое без этой унизительной процедуры. Я снял всю одежду. Они проверили мои уши и нос, провели по волосам, заставили меня покашлять, чтобы проверить, нет ли у меня чего-нибудь во рту. Потом я раздвинул ягодицы, чтобы они проверили мой задний проход. После этого с меня сняли отпечатки пальцев, выдали тюремную одежду и присвоили мне номер, который я носил на протяжении всего пребывания в тюрьмах. Присвоение заключенному номера — это еще один способ подорвать его личность, лишить его человеческого облика. Разумеется, этот «обряд» имеет исторические корни: эсэсовцы присваивали номера заключенным в фашистских концентрационных лагерях во время Второй мировой войны.