Революционное самоубийство
Шрифт:
Во время перекрестных допросов свидетелей со стороны обвинения, особенно полицейских, прибывших на место происшествия, Гэрри всегда подробно спрашивал о местонахождении каждого человека и каждого предмета в радиусе шестидесяти ярдов от места перестрелки и просил описать их. Он просил каждого полицейского описать все, что он увидел, прибыв к месту событий. Ни один полицейский не сказал, что видел автобус. С чего бы это? Все потому, что автобуса просто не существовало. Никто из полицейских не хотел лжесвидетельствовать, хотя все они как один были готовы позволить водителю автобуса сделать это.
Чарльз Гэрри вызвал на свидетельское место человека, который мог подтвердить маршрут Гриера и расписание движения его автобуса той ночью. Этим свидетелем был диспетчер автобусной компании. Мы хотели, чтобы он выступил со своими показаниями раньше, но опасались, что он может солгать и поддержать ложные показания
Гриер засвидетельствовал, что находился на расстоянии десяти футов от места событий, что подъехал к нам на своем автобусе и остановился почти рядом с машинами и хорошо видел перестрелку. Если автобус длиной в шестьдесят футов находился так близко от места перестрелки, то полицейским трудно было бы его не заметить. В то же время никто их них не показал, что видел автобус. Когда мы окончательно убедились в эффективности наших доказательств, мы позвонили директору автобусной компании. Тот показал, что, согласно записям компании о движении Гриера и времени прохождения им положенного маршрута, выходило, что Гриер не мог пройти контрольные точки маршрута и побывать на месте происшествия. По данным диспетчера, во время перестрелки Гриер должен был быть на расстоянии, по крайней мере, полторы-две мили от места событий. Таким образом, диспетчер подтвердил показания полицейских, свидетельствовавших в пользу обвинения: на месте перестрелки не было никакого автобуса.
Позиции обвинения медленно, но верно слабели. Сначала Росс, теперь вот Гриер. Жюри присяжных опять не пришло к единогласному решению. На этот раз присяжные разделились пополам: шестеро — за вынесение обвинительного приговора, шестеро — за снятие обвинений. И вновь судья был вынужден закрыть суд без окончательного решения. Мне было предписано явиться в суд 15 декабря для установления даты четвертого судебного процесса. Но я предчувствовал, что обвинения с меня будут сняты, так как доверия к главным свидетелям обвинения больше не было. Я оказался прав.
На слушании 15 декабря появился сам Лоуэлл Дженсен. Я не видел его со времени слушания по вопросу о залоге, которое состоялось летом 1970 года. После того, как судья открыл заседание, Дженсен сразу поднялся и взял слово. Он сказал, что никогда бы не подумал, что наступит такой день, когда он будет просить суд о прекращении моего дела. Судья посмотрел на окружного прокурора. «Вы просите о прекращении дела в интересах правосудия?» — спросил судья, используя соответствующую юридическую формулировку. На что Дженсен ответил: «Нет, не в интересах правосудия, потому что оно не справедливо. Я никогда не думал, что буду должен сказать об этом, но полагаю, что дело следует закрыть».
Решение о прекращении дела было принято, что положило конец абсурдным и незаслуженным судебным нападкам на меня, начатым более четырех лет назад. Тридцать три месяца я провел в тюрьме, моей семье пришлось вынести столько страданий, а партии — потратить не одну тысячу долларов на мою защиту. Эти деньги могли бы пойти на помощь общине. Дженсен был прав, но только не в том смысле. Правосудие просто не было совершено.
32. Китай
Народы, одержавшие победу в революции, должны оказать поддержку и помощь народам, борющимся за освобождение. Это наш интернациональный долг.
Сейчас, когда я размышляю о разностороннем опыте, который я получил во время пребывания в Китайской Народной Республике, в стране, которая просто ошеломила меня, стоило мне собственными глазами увидеть ее, этот опыт кажется каким-то размытым, отстраненным. Время отнимает непосредственность ощущений, оставшихся от поездки, память начинает подводить. Однако это обычное явление, не стоящее особого беспокойства. Важнее всего то воздействие, которое Китай и китайское общество оказали на меня, вот оно как раз незабываемо. Находясь в этой стране, я достиг какого-то физиологического освобождения, чего раньше мне испытывать не приходилось. Было бы слишком просто сказать, что в Китае я почувствовал себя как дома; мое ощущение было более глубоким и значимым. То, что пробудилось во мне, — это невероятное ощущение свободы, словно с моей души сняли огромный груз и я получил возможность быть самим собой, причем без всякой необходимости постоянно ощетиниваться, притворяться или что-то кому-то объяснять. Впервые в жизни я почувствовал себя абсолютно свободным, полностью свободным и в окружении друзей. Этот опыт впечатлил меня невероятно, поскольку подтвердил мое убеждение в том, что угнетаемый народ может освободиться, если его лидеры будут стараться пробуждать национальное самосознание и без устали бороться против угнетателя.
В связи с тем, что моя поездка в Китай была очень короткой и к тому же проходила под большим давлением, осталось немало мест, которые я не смог посетить, и много вещей, с которыми я бы хотел ознакомиться, но вынужден был от этого отказаться. Но, несмотря на ограничения, даже из самых обычных встреч я мог извлечь определенный урок, т. е. я что-то открывал для себя, выслушивая вопрос, заданный рабочим, ответ, который давал школьник, или знакомясь с взглядами правительственного чиновника. Эти незначительные и, казалось, маловажные моменты на самом деле несли с собой просвещение, и они многому меня научили. К примеру, поведение китайской полиции стало для меня своего рода откровением. Полицейские в Китае действительно призваны защищать людей и помогать им, а не подавлять. Обходительность полицейских была искренней; между ними и остальными гражданами не существует жесткого разделения или взаимных подозрений. Такие отношения впечатлили меня до глубины души. Поэтому, когда я вернулся в Штаты и увидел, что в аэропорту Сан-Франциско меня встречала боевая группа (ее вызвали для дополнительной охраны, поскольку около тысячи людей приехало в аэропорт, чтобы поздравить нас с возвращением), меня вновь ошарашила мысль о том, что полиция в нашей стране является захватнической, используемой для подавления силой. Я поделился своими мыслями с офицером-таможенником. Он был чернокожий и у него имелось оружие. Я объяснил ему, что испытываю неподдельный страх при виде этих пистолетов, которые окружают меня со всех сторон. Я сказал таможеннику, что возвращаюсь из страны, где армия и полиция не находятся в оппозиции к народу, а служат ему.
Приглашение посетить Китай я получил вскоре после освобождения из колонии для уголовных преступников в августе 1970 года. Китайцы интересовались анализом марксизма, принятым в нашей партии, и хотели обсудить эту проблему непосредственно с нами, равно как продемонстрировать нам конкретное приложение теории к практике на собственном примере. Мне очень хотелось поехать и в конце года обратился за паспортом, который мне оформили через несколько месяцев. Однако в тот момент поездка не состоялась из-за суда над Бобби и Эрикой в Нью-Хэвене. Тем не менее, мое желание посетить Китай нисколько не ослабло. Узнав, что президент Никсон собирается нанести визит в КНР в феврале 1972 года, я решил обогнать его. Я намеревался доставить послание правительству Китая и китайской компартии. Это послание нужно было передать Никсону во время его визита.
В Китай я отправился в конце сентября 1971 года, как раз между вторым и третьим судебным процессом. Я обошелся без всяких уведомлений и общественных заявлений, потому как находился под обвинением. В моем распоряжении было всего лишь десять дней. Хотя у меня было право свободного перемещения, а также имелся паспорт, суды Калифорнии запросто могли задержать меня в любое время, так как я был отпущен под залог и не должен был заезжать в Нью-Йорк, потому что мне полагалось проследовать из Калифорнии прямо в Канаду. Поскольку я понятия не имел, чего мне ждать от властей, прибыв в Нью-Йорк, я продолжал избегать огласки. Возможность постановления об удержании выглядела не такой уж невероятной: мне могли инкриминировать попытку побега. Улетая в Канаду из Нью-Йорка, я избавлялся от надзора федеральных властей, а в Канаде мне удалось сесть на самолет до Токио. Мои намерения не были секретом для полицейских агентов, так что они следовали за мной по пятам всю дорогу, вплоть до китайской границы. Вместе со мной ехали два товарища: Элейн Браун и Роберт Бэй. У меня нет ни малейших сомнений насчет причин, по которым нам позволили уехать в Китай: полиция была уверена в том, что мы не вернемся обратно. Если бы полиция была в курсе моего намерения обязательно вернуться в Штаты, не исключено, что она сделала бы все возможное, чтобы не допустить моей поездки в КНР. Китайское правительство прекрасно понимало сложившуюся ситуацию, и, пока я находился в Китае, мне предлагали политическое убежище. Однако я ответил, что обязан возвратиться, ибо пространством, на котором разворачивалась моя борьба, были Соединенные Штаты Америки.