Революция 2. Начало
Шрифт:
Среди туземцев белыми пятнами мелькали полицейские мундиры. Рождественский ухмыльнулся: за всю их поездку местное отделение «охранки» впервые напомнило о себе.
Тевкелев выступил вперед и поднял руку, призывая к тишине.
— Ас-саляму алейкум, уважаемые! В поисках правды мы явились в ваш славный город, — начал он уже слышанную Рождественским речь. Те же самые слова уфимский депутат произносил перед магометанами Самарканда. Наверное, те же он говорил и в Джизаке. Результат был схожим — беседа не ладилась. Туземцы молчали.
Тогда слово взял Керенский.
—
По зрителям ронесся рокот одобрения. Жандармы переглянулись. Бывший за старшего ротмистр попытался нашептать что-то на ухо Скорому, но тот остался непреклонен. Придерживая на ходу «селедки», белые мундиры покинули площадь.
— Уважаемые, — продолжил Керенский, едва полиция скрылась из виду. — Уверяю вас, и в Туркестане, и в России есть русские люди, которым небезразличны судьбы туземного населения! Наша комиссия — живой тому пример! А лично я готов работать для вас так же, как и для своего народа!
После его пламенной речи дело сдвинулось. Туземцы наперебой стали жаловаться на тяжелую жизнь. На военные поборы и взяточничество. На недостаток пригодных земель. Жалоб было столько, что Скорый тут же попросил нести чернила с бумагой и организовал их запись. Обучение в медресе и мактабах проводить по шариату. Народных судей подчинить Духовному собранию. Тела убитых не вскрывать. Всякие книги печатать мусульманским шрифтом. Всю полицию назначить из мусульман. И конечно же — вернуть землю и не забирать сыновей, отцов и братьев на войну с «Германом». В три пера ложились на хлопковые листы жалобы и просьбы к белому царю.
Керенский сиял как новый пятак и потирал руки.
— Уважаемые, я постараюсь устроить для вас все, о чем вы просили! — тряся в воздухе пачкой исписанных листов, сказал он в завершение собрания. — Все вы должны знать: теперь в России повсеместно беспорядки, вызываемые неправильными действиями правительства! Я убежден, по окончании войны в России обязательно вспыхнет революция, которая низвергнет существующую власть и заменит ее новой, лучшей властью, построенной исключительно на выборных началах!
Рождественский внимательно слушал Чокаева. Переводчик исправно повторял слова Скорого на тюркском.
Тем же вечером к депутации приставили двух полицейских. А на следующий день Александру Федоровичу вручили телеграмму от генерал-губернатора. Куропаткин настоятельно советовал ему воздержаться при дальнейшем общении с местным населением от всяких разговоров на общеполитические темы. Керенский лишь картинно складывал ироничные гримасы и назначал все новые встречи: с беднотой и священниками, с торговцами рисом и хозяевами маслобоен, с интеллигенцией и владельцами хлопкоочистительных заводов. Молва о столичных заступниках покатилась по Ферганской долине.
На вокзале в Коканде их уже не просто встречали, их — приветствовали. Не обошлось и без репортеров:
Банкет в честь депутации все-таки состоялся. Правда, через четыре дня и уже в Ташкенте. Политическая и торговая элита города расстаралась на славу. Просторный зал имения одного из фабрикантов вместил более ста человек. Пышное застолье завершилось балом и салютом.
Керенский был в центре внимания. Первый тост на правах почетного гостя доверили ему. Подняв за тонкую ножку бокал шампанского, он поблагодарил собравшихся за радушный прием и заверил, что по возвращении в Петроград выступит с объективным и всеобъемлющим докладом о ситуации в Туркестане.
Весь следующий день они провели в Ташкентской городской Думе. Туземные депутаты приходили засвидетельствовать почтение и порассуждать о будущем страны. Все их визиты сводились к нехитрым просьбам — лоббировать представительство Туркестанского края в Думе следующего созыва и поспособствовать их переезду в Петроград.
Работа комиссии подходила к концу. Угомонившийся наконец-то Скорый вернулся в дом брата до ужина. Рождественский поднялся к себе в мезонин, скинул ненавистные ботинки и с наслаждением завалился на кровать.
В такт гудящему телу гудели в голове мысли. Подполковник думал о том, что это путешествие изменило его отношение к Керенскому. Фотография и сухие строчки досье из папки с завязочками превратились в живого человека. Крамольного, но искренне верящего в свое дело. Человека, достойного уважения.
Думал Рождественский и о подушке в поезде на Джизак. О том, как придется докладывать о «не проявленной должной настойчивости в порученной ему миссии». О том, что последует за этим докладом.
О том, сумел бы он положить эту подушку на лицо Скорому, окажись снова в том душном купе, думать подполковнику не хотелось.
Ход его мыслей прервал едва различимый в будничных звуках дома скрип калитки. Рождественский вскочил с кровати, бросился к окну и увидел, как Александр Федорович, помахав кому-то из домашних, засеменил вверх по переулку.
На бегу надевая пиджак, Рождественский кинулся к выходу.
— Папирос забыл купить, — едва не налетев в дверях на хозяйку, пробормотал он и быстрым шагом пересек сад.
Скорого не зря так прозвали в Охранном отделении. Двигался он стремительно, будто поезд, едва ли не на полусогнутых ногах. Со стороны это смотрелось забавно, но филерам приходилось не до смеха — для слежки за Керенским нужно было обладать недюжинной прытью. Рождественский ощутил это на своей шкуре. Нагнать Скорого он сумел только на улице Боткина. Держась на должном расстоянии, подполковник перевел дух.