Революция и флот. Балтийский флот в 1917–1918 гг.
Шрифт:
В последующие дни в команде всё продолжалась агитация против меня. Указывалось на случай с Родичевым как на то, что я обманул команду. Потом был пущен слух, что офицеры, желая отомстить команде, решили взорвать корабль и всех матросов утопить. Всё это действовало на неё, и хотя до открытого мятежа не доходило, но всё время чувствовалось приподнятое настроение, и приходилось быть начеку. Той дело приходилось разъяснять всякие глупейшие недоразумения, успокаивать и убеждать относиться более критически ко всему происходящему. Пока это удавалось, но не было никакой гарантии, что вдруг опять не возникнут эксцессы.
В скором времени на место убитого начальника бригады был назначен я. Таким образом, мне пришлось возиться уже с тремя кораблями, на которых
Через некоторое время опять стало заметно сильное брожение среди команд и пришлось опасаться повторения мартовских событий. Причиной этому послужила усиленная агитация за снятие с офицеров и кондукторов погон, а с унтер–офицеров нашивок как ярких отличий «старого режима».
Когда командующему флотом было донесено об этом, он объявил, что немедленно снесётся с правительством по вопросу об изменении формы всего личного состава флота. При этом форма будет без погон.
Однажды, когда я приехал на корабль, меня встретили унтер–офицеры без нашивок, и старший офицер доложил, что команда волнуется и требует, чтобы офицеры и кондукторы немедленно сняли погоны.
Я сейчас же вызвал к себе судовые комитеты со всех кораблей бригады и объяснил им, в каком положении находится дело об изменении формы, что необходимо подождать некоторое время, пока она будет выработана и ею обзаведутся офицеры. Комитеты со мной согласились и обещали успокоить команды.
Во время этих переговоров мне дважды докладывали, что поведение команды на «Андрее» становится всё более и более угрожающим. Когда после окончания совещания я вышел в коридор, то увидел взволнованного старшего офицера и нескольких других, которые вопросительно смотрели на меня, как бы ожидая моего выступления в их защиту.
Тогда я решил положить конец агитации и оградить офицеров от новой опасности. Выйдя на палубу, я громко приказал поднять сигнал: «Ввиду предстоящего изменения формы, предлагаю офицерам и кондукторам бригады снять погоны, а унтер–офицерам нашивки».
Когда же все корабли ответили на сигнал, я снял и свои погоны. За мной наблюдали. Но, кажется, ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя меня и душили слезы.
Но этого с меня было совершенно достаточно. Очевидно, что такого рода издевательствам не предвиделось конца. Поэтому я решил при первом удобном случае уйти с бригады и вообще покинуть службу на флоте, так как становилось ясным, что больше рассчитывать не на что и что он с каждым днём всё ближе и ближе к полному разложению.»
Позже относительно бунта на «Андрее Первозванном» мне приходилось беседовать с его офицерами. Пережитые ужасы оставили в их памяти неизгладимый отпечаток. «Никогда нам не забыть уже этих дней», — говорили они. «То, что мы испытали — был какой-то ад, хуже ада. Всё произошло так неожиданно, что мы не успели даже опомниться.
Безусловно, нас всех бы перебили, вдоволь поиздевавшись над нами, если бы не железная выдержка и мужество нашего командира. Как он был тогда великолепен! Всегда впереди, готовый умереть за каждого из нас, первым принять удары убийц. В его глазах горел какой-то особый стальной блеск, блеск непоколебимой решимости и безграничного самопожертвования. Твёрдо и уверенно, как будто ни в чем не бывало, он вышел к команде, чтобы попытаться её успокоить. Когда мы были уже арестованы и находились в адмиральском помещении, он, с целью преградить путь толпе матросов, если бы она вздумала расправиться с нами самосудом, уселся сзади дверей, вслушиваясь в малейший шум, доносившийся извне. Мы его очень любили и раньше, но тут он стал бесконечно дорог нам и таким останется для нас уже навсегда».
Когда происходили вышеописанные события на «Андрее Первозванном», на соседнем «Императоре Павле I» наблюдалась картина ещё ужаснее.
Бунт вспыхнул с того, что в палубе был поднят на штыки штурманский офицер лейтенант В. К. Ланге, якобы за то, что числился агентом охранного отделения; в действительности, конечно,
На шум, поднятый во время этого убийства, немедленно пошёл старший офицер старший лейтенант В. А. Яновский, предварительно послав дежурного офицера мичмана Шуманского [9] передать распоряжение офицерам, чтобы они шли по своим ротам.
9
Список убитых в феврале — марте 1917 года в Гельсингфорсе и Кронштадте офицеров (80 фамилий) опубликован А. М. Чижовым в морском информационно–историческом вестнике «Андреевский флаг», № 3–4 за 1992 год.
Отдельные данные этого списка нуждаются в дальнейшем уточнении. По сведениям М. А. Беспяткина (Центральный военно–морской музей), общее количество жертв среди офицеров в событиях 1–4 марта 1917 года на Балтийском флоте достигает 95 человек, в том числе в Гельсингфорсе — 45, Кронштадте — 40, Ревеле — 5, Петрограде — 4. Пропали без вести 11 и покончили с собой 4 офицера. Кроме того, погибли более 20 кондукторов. В Кронштадте в перестрелке с полицией и жандармами были убиты семеро восставших.
Передав это приказание, мичман Шуманский и несколько других офицеров быстро направились по коридорам к ротам. В коридоре им навстречу шла группа матросов.
Мичман Шуманский её как-то случайно проскочил, а следующий, лейтенант Н. Н. Савинский, был остановлен. Матросы просили Савинского не ходить далее, так как его убьют.
Лейтенант Савинский был совершенно безоружен и на это предупреждение только поднял руки кверху и сказал: «Что же — убейте.» Ив тот же момент, действительно, был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок, из крестьян Полтавской губернии.
Когда предупреждавшие Савинского матросы хотели его перенести в лазарет, убийца ещё несколько раз ударил его по голове кувалдой.
Той же кувалдой кочегар Руденок убил и проскочившего толпу мичмана Шуманского. Он же убил и мичмана Булича.
Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, избит чем попало, за ноги дотащен до борта и выброшен на лёд.
Командир этого корабля капитан 1–го ранга С. Н. Дмитриев [10] на защиту своих офицеров выступить не решился, успокоить команду не пытался и просидел в течение всего острого момента в кают–компании, предоставив каждому действовать по своему усмотрению.
10
Дмитриев Степан Николаевич (1878–1921) — контр–адмирал (1917). В Русско–японскую войну командовал миноносцем «Сердитый», на котором в 1904 году прорвался из Порт–Артура в Чифу. Кавалер ордена Св. Георгия 4–й степени и золотого оружия с надписью «За храбрость». Командовал линейным кораблём «Император Павел I» с 1915 года. В Гражданскую войну — в Красном флоте, командовал Действующим отрядом судов Балтийского флота (1919—1920), организовав отпор английским интервентам, в 1920–1921 годах — начальник бригады линкоров, участвовал в Кронштадтском восстании 1921 года, за что был арестован органами ВЧК и расстрелян. Оценка этого выдающегося офицера Г. К. Графом, очевидно, объясняется тем, что Дмитриев остался служить в Красном флоте.
В тот же вечер начала вести себя крайне вызывающе и команда на крейсере «Диана».
Хотя убийств пока не было, но у всех офицеров было отобрано оружие, а старший офицер капитан 2–го ранга Б. Н. Рыбкин и штурман были арестованы. Всю ночь эти офицеры, сидя в своих каютах, слышали за стенками разговоры, что их надо расстрелять, спустить под лёд и так далее. Самочувствие их было самое ужасное.
На следующий день, 4 марта, их продолжали держать арестованными. К вечеру же они узнали, что их якобы решено отвести на гауптвахту и потом судить.