Революция, которая спасла Россию
Шрифт:
Учителя, врачи, агрономы и т. д. начиная со второй половины XIX в. в большинстве своем были распространителями революционных идей на самых разных уровнях общества.
Наконец, российское студенчество было настроено крайне радикально. Один из авторов знаменитого сборника «Вехи» кадет Изгоев сетовал, что дореволюционный российский студент, в отличие от своего западноевропейского коллеги, не столько учился, сколько занимался пропагандистской, кружковой деятельностью, писал прокламации и петиции, «защищал права народа». Студенты и даже выпускники университетов, ставшие обычными мирными учителями и врачами, стыдились, что они «не положили жизнь на алтарь борьбы за народное дело», то есть, выражаясь менее витиевато, стыдились того, что они… не стали членами подпольных террористических группировок и не оказались в тюрьме или на виселице. В период откровения, по словам Изгоева, такой инженер сетовал своим товарищам, что он «опустился», то есть перестал заниматься революционной деятельностью, которой он краткое время занимался во время учебы в университете.
Даже гимназисты в Российской империи были охвачены революционными настроениями, держали под партами запрещенные книги и газеты, устраивали забастовки и бойкоты. Вспомните автобиографию Маяковского, в которой он пишет о своих гимназических годах: «под партой – „Анти-Дюринг“». А ведь Владимир Маяковский, который, между прочим, был наследственный дворянин, учился, как бы сейчас сказали, в «элитной» пятой гимназии города Москвы. Там же и тогда же, например, учились сын тогдашнего ректора Московского университета С.Н. Трубецкого Николай Сергеевич Трубецкой – будущий выдающийся языковед и культуролог-евразиец, или сын крупного художника-передвижника Леонида Пастернака – Борис Пастернак, будущий знаменитый поэт.
Очень выразительно причины этого феномена описал другой евразиец – экономист Яков Садовский в статье, написанной уже в пражском изгнании. Ситуацию, которая существовала в российском дореволюционном образовании, в частности среднем, гимназическом, Садовский называл достойной имени анекдота, если бы она не привела к такой трагедии. Он желчно иронизировал: «В стране царей и самодержавия, под носом у попечителей округов, по одобренным свыше учебникам, молодежь воспитывалась в глубоком уважении и даже любви к Аристогитону, Демосфену, Бруту и им подобным… В школе у нас все эти бунтари и убийцы обрисовывались как герои, совершившее величайший в истории человечества подвиг». Имеется в виду, что на уроках по древним языкам и древней истории гимназисты самодержавной России изучали тексты, прославляющие цареубийц, обличающие единоличное, монархическое правление как «тиранию» и «деспотизм» и провозглашающие идеалы республики! И речь идет не только о древних цареубийцах и древней римской республике. Садовский продолжает: «В наших школах открыто проповедовался культ „великой французской революции“, а с ней заодно и всех революций. Революция вообще обрисовывалась, как панацея от всех зол. Творить новую жизнь можно-де только революционным путем. Впасть в революционное состояние, нирвану наших времен, было светлой мечтой почти всех наших преподавателей истории. Стремление дожить до революции, погрузиться в нее и быть счастливыми – вот что вбивалось как идеал в головы 15–16-летних мальчиков и девочек».
Разумеется, замечает Садовский, все это сопровождалось насаждением исподволь мысли о том, что Россия – страна отсталая, малоцивилизованная, а страны Запада, и прежде всего страны, пережившие свои «славные революции» и вставшие на конституционно-монархический или республиканский пути развития – это страны передовые и просвещенные. «Такое отношение к своей истории повлекло укоренение неуважения к себе в русском народе, – констатировал Садовский, – развило чувство неуверенности в своих способностях и силах».
Неудивительно, что у гимназиста Маяковского – дворянского отпрыска, представителя элиты дореволюционной империи, перед которым были открыты двери университета и все пути официальной карьеры, – под партой были книги радикальных немецких революционеров… И неудивительно, что, поучившись в такой гимназии, Маяковский стал не певцом империи, как Киплинг, а певцом марксистской республики.
Другой немаловажный аспект вопроса – это ситуация с религиозным воспитанием. Православие было государственной религией Российской империи. Православная церковь теоретически обосновывала и практически поддерживала существовавший монархический режим, объявляя власть императора данной от Бога и требуя от православных христиан лояльности режиму. Впрочем, то же требование лояльности распространялось и на другие религиозные организации, существующие в империи на правах второстепенных. В статье 45 основных законов империи так и говорилось: «Да все народы, в России пребывающие, славят Бога всемогущего разными языки по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских Монархов и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укреплении силы Империи». Исполнение обрядов православной церкви было обязательным для чиновников империи (так, после Пасхи чиновник должен был предоставить начальнику справку от духовника о том, что исповедовался и причастился). Обязательным было причастие и для солдат в армии и матросов на флоте (конечно, за исключением «инородцев»). Закон Божий преподавался во всех школах: от церковно-приходских до гимназий. В университетах преподавались богословские и церковно-исторические дисциплины. В России существовала церковная цензура, был ряд книг, не одобряемых церковью и потому запрещенных к распространению, в период церковных постов запрещались увеселения, например театральные представления.
Выход из православия до 1905 г. расценивался как уголовное преступление. Атеизм в России был вне закона, официально его вообще не существовало. В документах обязательно указывалось вероисповедание, браком считался только церковный брак. Человек, объявивший себя атеистом, не мог бы вести нормальную жизнь и даже, возможно, подвергся бы юридическому преследованию (так как это могли расценить как хулу на веру, что также считалось преступлением).
Как видим, государство делало все для укрепления православия как оплота власти. И в то же время в университетах Российской империи преподавались материалистически осмысленные теория эволюции, астрономия Коперника, начала материализма, соединенного с наукой, несли юношеству и учителя институтов, гимназий, реальных школ, многие из которых сами еще недавно были радикальными студентами. При этом еще раз следует особо подчеркнуть: в России эти теории неразрывно связывались с философским мировоззрением в духе вульгарного материализма просветителей (вспомним взгляды тургеневского Базарова) и потому прямо влекли за собой атеистические выводы. В странах Запада все было иначе, там они преподносились в контексте философии, которая исключала конфликт веры и разума, например позитивизма Г. Спенсера или неокантианства, которые признавали ограниченность научного познания и по крайней мере возможность религиозного мировоззрения. Поэтому студент-естественник в Британской империи одновременно был сторонником классической физики и верил в Бога и почитал королеву, никакого противоречия он тут не видел. В России же, как мы уже сказали, все обстояло противоположным образом. Какое революционизирующее действие оказывал тот же дарвинизм на молодых людей в России, прекрасно показывают биографии революционеров: так, и И.В. Сталин, и Л.Д. Троцкий, по их собственным признаниям, стали социалистами после прочтения «Происхождения видов» (тут тоже есть некоторый парадокс: в самой Англии дарвинизм рассматривался как аргумент против социализма; из идеи фундаментальности борьбы за существование английские дарвинисты делали вывод о правомерности капиталистической конкуренции и противоестественности общества социальной взаимопомощи).
Важно заметить, что российское министерство просвещения и вообще дореволюционное государство практически не делали ничего для того, чтоб попытаться каким-либо образом примирить религию и науку, как это пытались делать на Западе в начале XX в., хотя это можно было осуществить, популяризируя идеи религиозных философов, таких как Франк или Карсавин, которые много писали о гармонии веры и разума. Это могло бы сыграть решающую роль в избавлении от «раздвоенности» молодых умов в Российской империи, но, увы, момент был упущен… В итоге на уроках по Закону Божьему гимназисты Российской империи изучали креационистскую версию происхождения человека, на уроках по естественной истории – дарвинистскую вкупе с вульгарно-материалистическим контекстом. Не приходится удивляться и тому, что из стен гимназий выходили практические атеисты, которые видели в православии в лучшем случае этнографическую особенность российской культуры, а к утверждениям, что царь правит властью, данной от Бога, относились как к пустым ритуальным словесам.
Получается, что действительно, чем менее образованными были подданные Российской империи, тем более лояльными они были к власти императора. Поэтому распространение образования только подрывало основы Российской Империи. План Столыпина о всеобуче и не мог реализоваться, потому что чем ближе он был к реальности, тем неотвратимее становился социальный взрыв. Именно рост количества начальных школ в Российской Империи на рубеже XIX–XX вв. приблизил революцию. Рабочие, став грамотными, получили возможность читать не только проповеди Иоанна Златоуста, но и прокламации и подпольные газеты анархистов, эсеров и социал-демократов, которые, надо добавить, попадались им на глаза гораздо чаще… Не хочу выглядеть циником, но, видимо, была доля правды в словах консерваторов-черносотенцев начала века, которые утверждали, что, наоборот, сокращение школ, отказ от курса на всеобщую грамотность мог отдалить революцию. Другое дело, что и этот путь был тупиковым. Россия встала перед необходимостью модернизации в связи с внешней угрозой, прежде всего со стороны Германии. Стране были нужны инженеры, техники, квалифицированные рабочие, учителя и педагоги, а для этого даже всеобщего начального образования было мало…
С этой задачей справилась лишь Советская власть, произведшая культурную революцию и утвердившая в стране всеобщее среднее образование. Причем почитание древних и новоевропейских революционеров и изучение дарвинизма и коперниканства в советской школе не только не подрывало лояльность учащихся, как это было в дореволюционной гимназии, а наоборот, укрепляло ее; ни проповедь цареубийств, ни дарвинизм, ни западничество не противоречили официальной идеологии СССР – интернационалистскому марксизму-ленинизму. Все изменилось лишь к 1950-м гг., когда идеология Советского Союза – марксизм, впитавший в себя интенции русского патриотизма, вступил в конфликт и с западничеством уже новой советской интеллигенции, и с некоторыми новейшими научными теориями – генетикой, кибернетикой, затем целым спектром философских концепций Запада. И тогда повторилась ситуация начала XX в. с тем же результатом. Советская школа – и средняя, и высшая – постепенно стала, вопреки своим сознательным намерениям, производить все больше и больше антисоветчиков, причем снова уровень антисоветских настроений прямо пропорционально зависел от уровня образования. Наименее антисоветски были настроены простые рабочие, колхозники, наиболее антисоветски – творческая, вузовская, научная интеллигенция. Академики, доктора и кандидаты наук, аспиранты и студенты, мэнээсы, журналисты, инженеры стали первыми застрельщиками и опорой перестройки, как и их дореволюционные «коллеги». И как те, жестоко поплатились за свою «революционную деятельность». Но это уже другая история…