Революция пророков

Джемаль Гейдар

Лекция №7. О принципах новой социологии

1. Общество и личность — активный и пассивный полюса в человеческом пространстве

Сегодняшняя предпоследняя лекция в определенном смысле уже итоговая, потому что та тема, которую я хочу затронуть, укладывается в две лекции, сегодняшнюю и последнюю. Откровенно говоря, это столь новая и деликатная тема, что я приступаю к ней как к своего рода эксперименту. Потому что концепции и интеллектуальные ходы, которые мы пытались проговорить в прошлых лекциях, в той или иной степени поднимались традиционалистами, поднимались даже в широкой философской прозе. То, о чем мы собираемся говорить сегодня, это принципы новой социологии. Причем, я хочу подчеркнуть, речь идет о социологии, которую нельзя назвать традиционной в классическом смысле. Потому что, прежде всего, в традиционном мировоззрении социологии как таковой не было, социология — это относительно новое понятие. А с другой стороны, как будет ясно из последующего, само общественное сознание крайне не любит правды об обществе. Само общественное сознание мифологизирует социальную реальность. Даже когда оно как будто начинает говорить всю правду и ничего кроме правды, тем не менее оно бессознательно старается лгать. Поэтому социология, которая появилась в XIX веке, так называемая позитивистская прагматическая социология, впоследствии марксистская, построенная на исследовании, анализе законов товарного производства и рынка — все это попытки уйти от вопроса, что такое на самом деле общество во взаимоотношении с человеком. Тема же эта сама по себе как нельзя более традиционная.

Человек, которого мы описали как юного Хай ибн-Якзана, маленький мальчик на лугу среди бабочек и цветов, который воспринимает реальность как чистый орган восприятия, впоследствии попадает в жесткие тиски среды. Это, конечно, не воздух и не вода, не звезды и не ветер, это среда человеческая, она начинает его давить и формировать. Таким образом, то, что человек знает о Традиции, те ритуалы, то сакральное, та сюжетная парадигма, в которой задействована его биография, он получает не путем созерцания неба без звезд или облаков на небе. Он получает все это, сталкиваясь с родителями, родственниками, соседями, школой, религиозными учреждениями, а также более скрытыми, но все равно человеческими по своему проявлению институтами. Таким образом, человек фактически оказывается глиной в руках социума. Тема эта традиционная потому, что Традиция передает себя вневременным образом, но через посредство общества.

В шестой лекции мы также коснулись великой темы революции духа, метафизической революции, старались освободить эту тему от социальных импликаций. Мы заявили, что прежде чем революция бывает социальной, политической, она в своих корнях является, прежде всего, революцией метафизической. Но это не значит, что революция не имеет социального содержания или что ее социальное содержание противоречит ее метафизическим корням. Революция происходит фактически именно тогда, именно на площадях и баррикадах против общества.

К сожалению, фактические революции объясняют тираническим, неправедным обществом. Но, может быть, общество вообще по своей природе является тираническим? Есть мысль, что общество как система является вообще врагом человека. Эта мысль маргинальная, разделяется представителями субкультур. Но это определенным образом и последовательный логический вывод из некоторых посылок. Что же такое на самом деле общество, которое «работает» активным форматором человека?

Действительно, позиция персоналистов, позиция тех, кто считает первичной, основополагающей реальностью во взаимоотношениях индивидуума и социума «физическое лицо» (как принято говорить в юридической практике), мягко говоря, слабовата. Ее трудно защищать с каких угодно позиций. Только немотивированный идеализм и тоска по старым, добрым интеллигентским иллюзиям заставляет верить, будто «физическое лицо» представляет собой активный, самостоятельный элемент реальности. На самом деле, если мы посмотрим на то, что собой представляет человек, мы увидим, что претендовать на самостоятельность он не может. Даже его бессознательное, подойди мы к вопросу с юнгианских позиций, является просто вместилищем того, что он получает из коллективного бессознательного. Если мы рассмотрим то, что содержится в человеческом, личном, индивидуальном бессознательном, допустим, человеческие сны, содержащиеся в них некие символы, то все они подлежат объективной дешифровке. Это все материал более или менее социальный, это образы, взятые из внешнего социального мира. Человек не может увидеть во сне никаких знаков, предупреждений и т. д., которые были бы чисто индивидуальными. Во сне не может явиться знак, неподдающийся дешифровке психолога, принадлежащий исключительно данному индивиду. То, что человек видел в закрытой глубине своей личности, в забытье, во сне — это некое заимствование из среды. Если ж разобраться с этим вопросом шире, то получится, что на дне человеческого подсознания лежат коллективные воспоминания о предыдущей сакральности, а «я», т. е. дневное, бодрствующее сознание идеологически наполняется той сакральностью, которая сегодня действует. Например, на «дневном уровне» у крещеных христиан средних веков — фрагменты учения Церкви, а на ночном коллективном бессознательном — память о дохристианских традициях, о том, что является языческой базой культуры данных народов. Эта языческая база прорывается в дневной мир в виде различного рода сект, культов, колдовства. Инквизиция ловит тех людей, у которых это коллективное подсознание прорывается из виртуального в реальное. Таким образом, индивидуум выступает как некая виртуальность, некая потенция, строительный камешек, который получает свое конкретное значение, реализацию только в руках социума.

По этому поводу Ислам высказывается однозначно: христианином, язычником, последователем того или иного вероисповедания человека делают его родители. Это указание на то, что человек пассивен, а общество активно. Традиция реализуется в человеке, пропускаясь как бы через призму, увеличительное стекло социума. Индивидуальный человек — это субстанция, это женственный пассивный полюс человеческой манифестации, общество, которое ему противостоит — это активный полюс, сущность.

2. Общество — мост между аморфным человечеством и Великим Существом

Физический индивидуум — субстанция, а общество — эссенция, сущность. Когда мы пришли к такому, несколько схоластическому, выводу, то как бы остановились на секунду в недоумении. Какая же это «эссенция»? Мы видим вокруг себя множество людей, множество институтов, парламенты, партии, производственные отношения и т. п., — разве это похоже на эссенцию? «Эссенцию» мы символически представляем в виде некой оплодотворяющей точки, которая центрирует белое пространство листа. А тут вокруг нас среда! Разве «среда» бывает «эссенцией»? Если анализировать эту ситуацию, она мгновенно потеряет свою внешнюю алогичность. Общество — это не множество людей, из которых состоит среда вокруг нас. Общество не выражается в том, что оно состоит из бесконечного числа многих дробных элементов, в том числе институтов или даже абстрактных отношений. На что мы ни посмотрим, конкретно это — не общество. Общество апофатично, оно ускользает от определения. Это не племя, не народ, да и не государство, вообще ни одна из тех явных структур, которые занимаются функциональным производством каких-то аспектов истории или взаимоотношений. Общество, оказывается, представляет собой реальное мистическое явление, мистический факт, оно оказывается теофанией Великого ссщества, которое занимает онтологически центральную позицию между «небом» и «землей», на которого ориентированы усилия жреческой касты, функционально соединяющие смертного человека с «непреходящим» макрокосмом. Это очень хорошо поняли якобинцы, которые впервые социальный факт вытащили наружу и превратили его в некий метафизический мотив своего действия, учредив во Франции культ Великого существа.

«Коллективное человечество» в эгоистическом антропоцентризме — воспринимает себя как Великое существо, которое оно с языческой «простотой» именует Богом, видя в себе воплощение этого Великого существа. Одно и то же общество и коллективное человечество? Не совсем так. «Коллективное человечество» слишком аморфно, размыто, глинисто, чтобы само по себе быть этой теофанией. Это еще не горшок, а необожженная глина. Общество является теофанией, осуществляет связующую функцию, связывает коллективное человечество во времени и пространстве с тем Великим существом, на которое ориентированы все традиционные языческие культы, все известные нам глобальные традиции от друидизма, эллинизма до индуизма и дальневосточной традиции.

3. Жрецы, открыто правящие архаическими обществами — конкуренты современного социума, являющего собой «сакральный профанизм»

Общество, которое является мостом к Великому существу — это в своем полном выражении явление недавнее, современное. Можем ли мы считать то же самое в отношении какой-нибудь архаической общины, например, папуасской деревни в Новой Гвинее. Это общество в подобном смысле? Да нет, не совсем. Это не общество.

Современные западные люди, греки или римляне античности считают такие образования варварскими. Другой пример — старообрядцы в Боливии — замкнутый мир с конкретными взаимоотношениями, традициями, ритуалами. Человек рождается в пятом поколении не в России, говорит по-русски «окая», воспроизводит религию, традицию протопопа Аввакума. И это не общество в том смысле, о котором мы сейчас говорили. Это конкретная община. Попробуем разобраться, чем отличается община от общества. Почему греки и римляне говорили окружающим их народам, что они варвары? Окружающие их народы, племена, замкнутые общины были заняты воспроизводством конкретных отношений в сюжете вневременного мифа. Любое архаическое племя имеет некий стержневой концепт, некий миф, который выражен в форме определенного сюжета, определенного действа, участие в котором выводит данное конкретное существо за пределы пространства и времени, вводит его во вневременную парадигму мирообразования, и освящает его личные отношения с другими членами этой же парадигмы. В племени индивидуум означает действительно «физическое лицо», которое ценно и активно. Он является здесь не субстанцией, не глиной, он переходит из виртуального в актуальное через участие в сюжете, написанном для него и для членов племени, он вводится в некое вневременное, внечеловеческое измерение. Вопрос: попадает ли он при этом в прямое взаимодействие с Великим существом? Скорее всего, он вступает в контакт с неким аспектом этого Великого существа, с его частным проявлением. Для того, чтобы он вошел в эту ситуацию, необходимо посредничество жреческой касты.

Классически жреческая каста считает себя теофанией Великого существа. Она выступает в роли «моста», посредника между посюсторонним смертным и Великим существом, между «небом» и «землей». В этом смысле жреческая каста является предшественником и конкурентом современного общества, одновременно профанического и мистического, внешне антитрадиционного, замкнутого на посюстороннем, втайне же воплощающем архетип «человека света». Греки, римляне имели это мистическое общество, они продвинулись далеко в этом общечеловеческом проекте, и называли «варварами» все те народы, которые руководились шаманами, участвуя в космогонических ритуалах. Что такое «варвар»? Это звукоподражательное слово, значившее просто иностранец, т. е. немой. Варвар — говорящий на какой-то абракадабре «не по-человечески». Варвары — закрытое сообщество бормочущих бессмыслицу двуногих.

Открытое общество — то, о чем писал Поппер. Он не захотел сказать, чем оно является на самом деле. Не дай Бог ему было бы услышать, что открытое общество — теофания Великого существа. Может быть втайне, как представитель определенных закрытых организаций, он об этом знает, но на наружном уровне вряд ли бы он одобрил такой комментарий к своей концепции «открытого общества». Тем не менее к этому ведет логика в исследовании общества как оно есть, она ведет нас к пониманию, что открытое общество является парадоксом сакрального профанизма. Открытая иерократия жрецов во времена Ассирии, Вавилона, Древнего Египта и выродившиеся формы, сегодня существующие в джунглях Филиппин или Амазонки — это все формы криптоиерократии, а точнее, теократии (конечно, не в том смысле как мы, единобожники, понимаем теократию). Речь идет о теократии в том смысле, в каком «теос» понимали греки, римляне. Почему у просветителей, у якобинцев, у современных людей такая любовь к Греции, к Риму? Потому что Греция и Рим первые создали «открытое общество». Вот почему в Греции и Риме так откровенно смешивались религии, традиции, совмещались коллегии жрецов, побеждал религиозный эклектизм, подобный современной западной «терпимости». У сходных следствий сходные причины. Мы понимаем мотивы, которые руководят современным обществом. Мы понимаем менталитет профанов, но не обычных, а тех «сакральных» профанов, которые глубоко чувствуют тайны мистического социума, хотя они об этом и не говорят вслух. Мы интуируем психологию этих профанов. Такая же психология была у греков и римлян, которые позволили митраизму существовать рядом с культом Юпитера, культу Юпитера наряду с христианством, с иудаизмом и т. д. Однако на месте «святая святых» Иерусалимского храма Адриан, который подавил восстание в Иудее, воздвигнул свою конную статую, простоявшую до IV века. Это была терпимость, которую следует расшифровать как враждебный нейтралитет по отношению к независимой религиозной традиции.