Революция пророков
Шрифт:
Не может быть бесконечности в чистой самодостаточной положительной данности, потому что если она — бесконечность, положенная в абсолютном покое, как это видят классические метафизики, то границам «относительного» просто неоткуда взяться. Некому прийти и поставить эти границы внутри бесконечности. Бездна сама полагает границы, которые ничтожит в страшной попытке добраться до того, что является вечным зудом, вечным предметом ее провокации, добраться до того, что есть не-она. Поэтому есть только она. Поэтому Субъекта нет. Поэтому Субъект, которого нет, стоит в центре этой бездны. Он является непосредственным предметом страшного давления отрицания. Он является осью, вокруг которой вихрем вращается эта негация.
Таким образом, мы увидели, что есть Субъект, и этот Субъект не совсем то, что имеет в виду традиционная философия, говоря об объекте и субъекте как паре, необходимой для того, чтобы состоялся акт познания. Видимо, есть какая-то связь между терминами, потому что, действительно, в основе акта познания, акта свидетельствования находится этот Субъект, который мы описали, Субъект, рожденный из кризиса, Тот, кто не существует, не должен существовать. Это Субъект, предмет невозможности, который, все время «заново» полагаясь, существует как некая
Лошадь возможна, мы ее можем «снять». Ангел возможен, мы его можем «снять». Боги язычников возможны — посредством Gotterdammerung, «Сумерек богов», мы также их можем снять. Это тоже объекты, хотя это живые существа. Если бы некоторые из этих существ предстали перед нами сейчас, это могло бы кончиться разрывом сердца, шоком, замерзанием крови в жилах, но тем не менее это объекты. Или, иначе говоря, это идолы, даже если это живые, реальные существа. Лошади, герои, ангелы, олимпийцы — в некотором глубоком смысле, идолы. Потому что «идол» по-гречески означает «образ», возможность, идея, воплощение. А где же там Субъект? Какое отношение к этому имеет субъект? Очень сложное отношение. То, о чем мы сейчас говорили, каким-то образом всегда предчувствовалось в метафизике, в гностицизме, Шеллинг говорил о темном пятне внутри Абсолюта, о том же, по-своему, говорил и Баадер. Темное пятно внутри абсолюта — это та самая песчинка, введенная в недра моллюска? Не совсем так. Это мифологема. Мы начали с того, что в бесконечной чистоте реальности есть завихрение. Мы вынуждены были искать, откуда это завихрение взялось. Шеллинг говорит о темном пятне в Абсолюте, но нас это не удовлетворяет. Почему в Абсолюте завелось темное пятно? Почему в этом прекрасном, все растворяющем, все снимающем Абсолюте есть какое-то темное пятно? Мы должны были это выяснить. И мы выяснили, что логика бесконечного есть отрицание конечного, т. е. бесконечное не может существовать иначе, как отрицая то, что не есть оно само. Конечно, здесь есть некоторая презумпция, но эта презумпция неизбежна, если существуем мы. Потому что мы есть воплощенный парадокс, воплощенный вызов гомогенности и чистоте. Мы, если хотите, и есть посланцы и свидетели того темного пятна в Абсолюте, о котором говорит Шеллинг. Но нам же надо постичь генезис того, каким образом бесконечное, парадоксально оставаясь самим собой, в то же время «не бесконечно», ограничено нами. И оказывается, что ограничением бесконечного является Субъект, который его ограничивает не ограничивая, ибо он то, чего нет, то, что полагается Невозможностью как свой предмет. Т. е. он как бы предмет некой ненасытной ярости, который никогда этой ярости не попадается на пути, но питает ее своим отсутствием. Не попадается до того момента, пока носитель ярости не обнаруживает этот отсутствующий предмет прямо у себя в сердце.
5. Кризис реальности и его троичное раскрытие
Сейчас мы в нескольких словах постарались описать архетипическую динамику кризиса, первого, абсолютного, безусловного кризиса, который сопряжен с самой реальностью как таковой. Из этого следует, что тот кризис, о котором говорят классические метафизики, кризис, возникающий на периферийных уровнях, в регионах манифестированной реальности, который они считают следствием удаленности от центра, на самом деле является интерпретацией, развитием этого первого кризиса. Мы считаем, что исходным пунктом нашего разговора должно быть признание фундаментального кризиса «бесконечного», благодаря которому полагается Субъект. Это изначальный кризис Реальности, воплощенный в самом факте свидетельствующего «Я». Но в том мироздании, которое мы знаем и воспринимаем, есть по крайней мере три конкретных кризиса, участниками которого мы являемся. Первый — это кризис бытия, бытия не как реальности, а бытия как первой точки, положенной внутри бесконечной возможности, как первой точки возможного проявления, как аристотелевской «возможности проявления», точки на белом листе бумаги. Это то бытие, которое делает возможным все остальное — ангелов, небеса, невидимые планы и т. д.
Второй — это кризис разума. Под разумом мы имеем в виду чистый логос, чистый нус, перворазум, который возникает вслед за этим бытием. Это второй пункт манифестации в эшелоне манифестаций.
Третий, непосредственно нас касающийся, — это кризис человека. Таким образом налицо три кризиса: кризис бытия, кризис разума (переведенный в более близкую плоскость — кризис сознания) и кризис человека.
Эти три кризиса образуют динамическую конкретику той взрывной нестабильности, которой пронизано мироздание, и которую предчувствовал Гераклит, создавая свою очень странную огненную диалектику. Он интуировал стихию кризиса, но называл это враждой. Вражда — отец вещей. На самом деле, Гераклит был в плену онтологизма, потому что его интересовало, как вещи появляются и возникают. Он был чистым эллином, привязанным к стихии становления, стихии непосредственного, плотного, манифестирующегося впечатления. Его интересовало, как это становление возникает, и он решил, что оно возникает из кризиса. В определенном смысле он прав. Но это только один из периферийных аспектов кризиса. Глобальность кризиса, его последняя тайна не в том, что он порождает в качестве эпифеномена какие-то вещи, какие-то миры, а в том, что кризис требует своего разрешения. Разрешением кризиса первореальности может быть только уничтожение бесконечного и рождение на его месте абсолютной альтернативы. А эта альтернатива у нас есть. Сам кризис уже указывает на альтернативу бесконечному, на Субъект. Значит, Субъект есть путь и залог разрешения кризиса. Субъект может выступить в качестве «абсолютной» альтернативы Абсолюту.
В двух словах мы должны остановиться на том, что же такое эти три кризиса, эти три эшелона нестабильности, которые эдаким кадуцеем охватывают колонну мироздания — кризис бытия, сознания и кризис человека.
Кризис бытия. Бытие — это возможность, полагаемая Невозможностью только для того, чтобы быть скошенной, уничтоженной как некий заменитель того Субъекта, за которым идет вечная, ненасытная и безрезультатная погоня в бесконечных эонах. Субститутом Субъекта является бытие. Бытие
Для того, чтобы преодолеть это внутреннее противоречие, на следующем этапе возникает логос, который является организатором и структурализацией этой внутренней кризисной неопределенности, вариантности первой возможности. Логос дает бытию видимость глобальной, нерушимой, всепроникающей целесообразности. Вместе с тем это переход кризиса на другой этап, на другой уровень, потому что логос есть не более чем условность. Постулирование целесообразной архитектоники бытия есть только чистая иллюзия, чистый гипноз. Даже если логос является в своей структурной организации необъятным (хотя и не бесконечным), то его внутренняя целесообразность все равно альтернативна, все равно иллюзорна. Логос существует не для себя, а как разрешение предшествующего ему, кризиса — разрешение иллюзорное, не катарсисное. Таким образом, у нас есть уже два видимых кризиса — кризис бытия, существующего как субститут подлинного предмета отрицания со стороны вечной бездны, и кризис разума, который это бытие организует только в форме кажущегося иллюзорного решения исходных противоречий, свойственных самому бытию.
6. Противостояние: Великое существо как бог жрецов и Субъект как Бог пророков
Третьим звеном этого кризиса возникает Великое существо, единственная миссия которого разрешить эту проблему, гармонизировать дуальное противостояние, неравновесие бытия и логоса. Великое существо является тем, в чем, по-видимому, определенная кризисность бытия и логоса «снята». Великое существо — это «стабилизатор» кризиса, страшной деструктивной энергии первой бездны. Мы проанализировали, что последний горизонт воспринимаемой реальности оказывается косой отрицания и несет кризис в самом себе. Это то, что воспринимает жрец, наделенный даром интеллектуального созерцания. Он воспринимает чистый рок. Но смысл рока в том, чтобы ничтожить. Когда жрец воспринимает чистый рок, когда воспринимаемый им рок, восприятие жреца и сам жрец как смертный человек исчезают, становясь тремя элементами одного и того же, что тогда является искупительным катарсисным гарантом этого акта восприятия, ради чего надо воспринимать последнее как полностью ничтожущую все косу, которая скосит все, в том числе и тебя? Великое существо выступает гарантом того, что это восприятие имеет позитивный смысл. Великое существо есть медиатор между косой и цветком, между воспринимаемым и воспринимающим. Великое существо как бы говорит жрецу: «В своем восприятии ты не исчезаешь как цветок под косой, но ты становишься мною навсегда, мною, в котором это восприятие есть то, что есть. Я есть тот, кто есть, и ты есть то, что есть. Это не коса, это не негатив, это не страшное отрицание, это вечно возобновляющееся утверждение. Ты его обрел, созерцая последнее. Я гарант, я свидетель этого». Это говорит Великое существо, которое, согласно Традиции, распято между небом и землей, или точнее, оно заполняет собою все субтильные миры, и выходит своей головой за пределы последнего неба.
Великое существо, которому молятся все жрецы, все представители языческих религий, подавляющее число живущих людей, независимо от того, какую религию они исповедывают, называют Богом. Однако в Коране Бог говорит: «Мне тот, кто на небе и тот, кто на земле» — Аллаху тот, кто на небе и тот, кто на земле. Значит, в Коране Бог абсолютно диссоциируется от этого Великого существа, заполняющего собой все небеса. Он говорит: «Тот, кто на небе — Мне».. Что значит «Мне»? Принадлежит, подчиняется, относится, покоряется? Но вся эта динамика отношения говорит только об одном: Бог и Великое существо — абсолютно разные реальности. Потому что, забегая вперед, мы скажем, что словом «Бог» не обычные люди, не жрецы, но пророки обозначали того Субъекта, о котором мы сегодня сказали как о цветке, рождающемся из кризиса бесконечности. Итак, Великое существо обещает превратить негатив в позитив, яд в бальзам. Великое существо — это примиритель внутреннего кризиса бытия и логоса, которые мало того, что являются развитием нестабильности один другого, но еще и противостоят друг другу. В Великом существе возникает та самая триада, которую мы знаем из индийской метафизики: сат-чит-ананда (бытие, сознание, блаженство). «Ананда» и есть то состояние абсолютного равновесия между «сат» и «чит», бытием и сознанием.
А что же человек? Проблема человека в том, что он уникально чувствует, интуирует совершенно особую, страшную, небывалую правду Субъекта и постоянно пытается отождествить этого Субъекта с собой в разных формах, и, вместе с тем, человек, конечно же, не является Субъектом. Человек есть объект, но только с потенцией иметь определенное отношение к Субъекту, только с определенной связью с субъектностью. Прежде всего, человек является существом в самом непосредственном объектном смысле, он сделан, он тварен, он вылеплен согласно некоторому проекту, так же, как и лошадь. Есть идея лошади, есть идея человека. Человек представляет собой нечто функциональное, заменяемое. Вместе с тем, человек отличается от всех объектов одной парадоксальной особенностью. Внутри человека смерть осознает самое себя. Если мы уничтожим камень, полено, животное, ангела, джинна, то это будет простое и чистое снятие некоего наличия. Это наличие может знать и предчувствовать свою конечность. Животные знают о том, что они не вечны. Джинны знают, что Аллах поражает их метеорами во время полета, и трепещут. Но это другое. Внутри человека смерть смотрит в свое собственное лицо.