Революция пророков
Шрифт:
Мировая душа — это одна из идей. Почему бы тогда любой идее не воспринимать все остальные? Платон превращает одну из идей, которая воспринимает все остальное, в душу, и помещает ее в центр. Может быть, так оно и есть на самом деле? Может быть, страшный грех приближения к этому Древу в центре и состоит в том, что просто одна из вещей становится центральной и как бы воспринимает? Т. е. если мы берем некий камень и кладем его на заветное место, то это уже не камень, а чувствилище. Но, во всяком случае, это чувствилище, которое противостоит альтернативному изначальному призванию человека как наместника, о котором Бог говорит. И я хочу заранее сказать, что бог Платона и бог Авраама не один и тот же. Это разные господа.
9. «Философы только объясняли мир…»
Мы сталкиваемся со страшной вибрирующей тайной. Может быть, речь идет о том, что в платонизме онтологизирован, лишен мистериальной бездонности сам акт восприятия, сам акт свидетельствования. Не случайно же он сводит его к воспоминаниям, приводит образ пещеры, в которой через огонь отражаются на стене тени. Нет зазора между позицией онтологического элемента, некой централизованной идеи в центре и теми идеями, которые располагаются вокруг, и которые она воспринимает. Нет зазора, нет тайны, нет мистерии этого различения. А мы знаем, что это различение есть. Потому что воспринимающий
Итак, гомогенность нарушена в самом начале, это нарушение засвидетельствовано тем фактом, что существует Восприятие. Восприятие стремится к снятию двойственности тем, что устанавливается великая последняя идентичность, последнее тожество между воспринимаемым и воспринимающим. Но тем не менее загадка эта никуда не уходит, она лишь затемняется ложным ответом: воспринимающий есть один из предметов множественности, просто стоящий в центре, и эта центральность позволяет ему реагировать на все, и в конечном счете становиться всем, просто потому, что дистинкция якобы иллюзорна.
Да, мы знаем, что фактически, эффективно в конечном счете Традиция вновь и вновь подтверждает, что финальное тожество существует. Но поскольку не существует начального тожества, а его-то точно нет, раз мы здесь с вами вне этого тожества — значит, это не ответ. И есть второй ответ, который приходит не из созерцания, вопреки созерцанию. Этот ответ не может быть получен естественным, но только Богооткровенным путем. Этот ответ заключается в том, что бесконечность ограничена чем-то, что является еще более ничто, чем она сама. Т. е. если бесконечность является ничем, как некий апейрон, как огонь, который ничто, потому что он все сжег, снял всякие ограничения, всякие границы, всякие конкретности, — все сжег, нет дистинкции, все звезды погасли, — то за пределами этого ничто есть еще более черное ничто, которое не есть оно само, которое невозможно, которое не является одной из вспышек предметов, содержащихся в этой бездне. Оно — что-то абсолютно противоположное бесконечному.
10. Эзотеризм единобожия против эзотеризма «всеединства»
Бесконечное оказывается ограниченным своим собственным отрицанием. И это отрицание находится в центре бесконечности, в некотором роде оно находится в глубине этой бесконечности в качестве ее внутреннего полюса. Это и есть двойственность, которая является началом свидетельствования, началом восприятия. Просто нужно признать абсолютно очевидную вещь: в центре сущего находится несущее. Это несущее представлено человеком как свидетелем… Но поскольку человек смертен, поскольку он постоянно стирается ластиком апейрона, не является принципиальным хозяином этой «черной дыры» в себе, то естественным следующим шагом следует признание, что принципом «черной дыры» в бесконечности является Субъект, находящийся за пределами беззвездного неба. Это тот Принцип, который делает восприятие возможным, та черная амальгама с другой стороны зеркала, которая делает возможным сам рефлекс. В этом суть пророческого откровения, суть послания пророков — бесконечное не бесконечно. Но поскольку оно не бесконечно, в центре его находится человек, который является наместником Бога, он изображает Бога, он является заместителем, функциональным изобразителем того принципа, который противостоит бесконечности.
Тут мы вспомним о странной противоречивости апейрона. «Апейрон» переводится как безграничное, расшифровывается как огонь, который в своем действии снимает всякую конкретику. Т. е. бесконечность на самом деле действует по уничтожению конечного. Она вынуждена работать. Действительно, у Анаксимандра мы находим, что здесь образуется диалектика, творящая космос. Т. е. жаркая тьма и холодный свет, материализованный огонь и лед образуют космос. Но в своей общности, той, где апейрон является действительно апейроном, он уничтожает этот космос. Он преодолевает всякую дистинкцию, он упраздняет все, кроме себя… Это очень важная мысль, соответствующая духу монотеистического проекта. То бесконечное, к которому стремится человек в своем духовном созерцании, является не просто фундаментально положенной бесконечностью, которая есть сама по себе. Потому что в этом случае не было бы Субъекта, первого шага манифестации, не было бы различения в этой бесконечности. Потому что никто, никакая традиционная метафизика не объяснили, каким образом совершается первый шаг в эманативном процессе. Существующие объяснения
Вот гносеологическая схема того, что заключено в откровении пророков, противостоящем содержанию того, что открывается в структурах глобальной примордиальной метафизики.
Есть два вектора: утверждение бесконечного как того, кроме чего ничего нет, и утверждение того, что бесконечное противоречиво в самом себе, поскольку есть мы, которые здесь стоим и его видим. Из второго вектора следует, что бесконечного как такового нет, а то, что оно отрицает, то, что существует помимо него — есть! Иными словами, бытия нет, небытие есть. Вопреки школе Элеатов, вопреки мудрости воспринимающих праздник космоса онтологических мудрецов, бытия нет, небытие есть. Но в более глубоком и страшном смысле. Потому что последняя правда бытия оказывается апейроном, огнем, который все пожирает. Оказывается, что не райские сады, не дерево, не земля, не воздух, не вода, не ангелы, не свет является бытием. А бытием является то, что есть вместо них, как чистая гомогенность, отрицательное утверждение. И вот — его нет, а то, что оно отрицает (но что при этом есть), оказывается тайной нашего сердца, которую мы можем сохранить, идя этим путем, а можем и предать ее, стремясь к центру космоса, сквозь который проходит мировое Древо, онтологический ствол. Мы можем стать мировой душой, распятой на мировом Древе, реинтегрировать все состояния существа, и в этом смысле мы становимся центральной вещью, той вещью, о которой сказано в Изумрудной скрижали — «чудеса единой вещи». Единой вещи, но именно вещи, которая все равно будет стерта апейроном. Потому что финальная цель всякой инициации есть абсолютное тожество объекта и субъекта. Вот как формулируется парадоксальный вызов, который является безумием перед мудростью мира: «Последнего бытия, лишенного границ и форм, нет, а небытие, которое отрицается, которое невидимо пребывает «с задней стороны зеркала» — есть!»
Две позиции, о которых у нас идет речь, обречены на абсолютную вражду… Собственно, духовная история человечества есть не что иное, как страшная битва между двумя этими позициями. В итоге этой битвы возникает профаническое общество, которое основано на общечеловеческих ценностях, представляющих собой не что иное, как некий вербальный компромисс между двумя взаимоисключающими правдами. Это компромисс, который обходит острые углы, и надевает на все что угодно «все и всяческие маски». Но профанизм, основанный на таком компромиссе, стал возможным только благодаря тому, что в центр пирамиды великого созерцания был нанесен сокрушающий удар молнии из ниоткуда.
Лекция №4. Кризис реальности
1. Человек в ловушке двойственности
В прошлых лекциях мы старались очертить круг проблем, связанных с познанием или, точнее, с тем, как Традиция и познание взаимодействуют между собой как два неких безусловных абсолютных факта. У нас возникло очень много понятий, образов, для расшифровки которых мы должны выйти на такие фундаментальные категории общей гносеологии, как субъект и объект. Это очень интересные взаимоотношения двух полюсов единого акта познания, которые ускользают от непосредственного определения, каждый сам по себе. Объект и субъект — это как северный и южный полюсы, как плюс и минус, как верх и низ — не мыслятся один без другого. Попытки представить себе объект без субъекта давно уже были предметом философской шутки. Что касается субъекта, то здесь вопрос еще более запутанный. Каждый понимает сходу, что такое субъект, соотнося его, прежде всего, с собой, со своим собственным понимающим, чувствующим «я». Т. е. человек, воспринимая понятие «субъект», прежде всего, представляет себя в окружении мира, который давит на него, который он воспринимает, отражает. И то, что этот процесс имеет характер такого императивного давления, выражается в том, что философская категория субъекта имеет еще и юридическое и социальное измерение, которое содержит в себе семантику подчиненности. «Субъект» значит подданный, заложник, тот, кто находится внизу. Стало быть «объект» — это по необходимости то, что давит, что находится вверху, то, что превосходит. И в самом деле некоторые традиции действительно указывают на это. В Коране мы можем найти аят, который гласит: «Творение небес и земли больше чем творение человека, но большинство людей этого не знают».
Иными словами, реальность неизмеримо больше смертного преходящего человека, и в принципе для современного мышления XX века это, казалось бы, прописная истина, потому что современный человек привык воспринимать себя как некий эпифеномен глобальных процессов, а окружающую реальность как существовавшую миллиарды лет до него и существующую миллиарды лет после него. Это представление современного сознания мы обнаруживаем вдруг и в Богооткровенной Традиции.
Хотелось бы подчеркнуть лишний раз, что в человеческом сознании нет по сути дела ничего, что принадлежало бы собственно человеку. Нет ничего, что человек нашел сам, собственными усилиями, исходя из некоего изолированного человеческого фактора. Человек есть не более чем пустая шкатулка, в которой можно найти только то, что туда положили.