Ревущие сороковые
Шрифт:
Огромные водяные горы, на вершинах которых крутились белесые вихри, словно дымящиеся вулканы, приплясывающей толпою грозно шли навстречу. Китобоец то взлетал высоко вверх, то почти отвесно устремлялся вниз. Эти падения и взлеты, повторявшиеся с головокружительной стремительностью, вызывали дурноту.
Иногда перед китобойцем возникали валы такой высоты, что он не успевал соскользнуть с одного и вскарабкаться на другой. Застигнутая в ложбине, «Косатка» стонала от тяжести обрушившейся на нее воды, бурлящими потоками заливающей мостик и палубу. Мы с рулевым едва удерживались
Качка была такой изматывающей, что штурманам пришлось сменять друг друга через два часа, а рулевым — через каждый час. Сильные и мускулистые парни, почти вися на штурвале, с трудом удерживали судно на заданном курсе. От каждого удара в скулу «Косатка» вздрагивала и норовила изменить направление.
Сменившись с вахты, я почти ползком добрался до своей каюты, сбросил плащ, резиновые сапоги и в одежде повалился на койку. Но заснуть по-настоящему не смог, так как приходилось держаться руками, чтобы не вылететь из постели. Это был не сон, а какое-то полубредовое забытье, во время которого меня продолжали оглушать грохотом, раскачивать, трясти и ворочать.
Разве после такого отдыха наберешься новых сил для борьбы?
Когда через четыре часа меня растолкал вахтенный матрос, я не сразу оторвал от подушки отяжелевшую голову. Она гудела и разламывалась от тупой боли в висках.
Преодолевая недомогание и подкатывающую к горлу тошноту, я с помощью матроса натянул на себя непромокаемую штормовую одежду и выбрался на открытую палубу. Здесь была кромешная тьма. Океан продолжал реветь, и брызги больно хлестали в лицо.
Освоясь с темнотой, я наклонил голову и, хватаясь за выступы и леера, пробился сквозь тугой, как резина, ветер на мостик.
Старпом, передавая мне вахту, подошел вплотную и на ухо прокричал:
— Догоняем какую-то флотилию! Наверное, «Эребус». Слева видны огни!
Хлопнув меня по плечу, он ушел через рубку в свою каюту.
Ночь была на исходе. Чернота неба сливалась с вихрящейся чернотой океана. Из тьмы возникали гигантские водяные пирамиды. Устремляясь на ндс, они вспухали, меняли очертания, разлетались в брызги.
Предутренняя вахта всегда была самой трудной. Не зря же моряки всего мира прозвали ее «собакой».
После бредовой ночи все тело мое было точно избито. Широко расставив ноги, держась за рычажок машинного телеграфа, я с трудом сохранял равновесие.
«Где же старпом видел огни чужой флотилии?» — вглядываясь во тьму, спрашивал я себя.
Опухшие со сна веки слипались. Я даже не видел огней своих судов.
Чтобы прийти в себя, я подставил лицо под хлесткие и холодные брызги.
«Косатка», содрогаясь от тяжелых ударов и вибрируя всем корпусом, то карабкалась вверх, то скатывалась в глубокие впадины и, окунувшись в крутящуюся пену, вновь начинала стучать оголившимся винтом. В один из таких моментов, когда судно очутилось на вершине высокого вала, я сразу увидел ходовые огни и своей флотилии, и чужой. Огни крупных и малых судов, разбредшихся по океану, мелькали в двух-трех
Появившийся на мостике радист пригнулся к моему уху и прокричал:
— Обгоняем флотилию «Эребус». Флагман предупреждает… быть внимательными.
— Есть, понял!
Вскоре мы втянулись в зону грозы. Впереди засверкали зигзагообразные молнии, но раскатов грома я не слышал. Шторм заглушал их.
Хлынул странный ливень: струи воды падали сверху не отвесно, а почти параллельно палубе. Создавалось впечатление; что надо мной летит стремительная река, норовящая все смыть на своем пути.
Пригнув голову к ветрозащитному стеклу, я едва держался на ногах под этим холодным потоком.
Мостик огражден только деревянным барьером. Над ним нет крыши, его со всех сторон продувает ветер. Вот рядом появился Трефолев, Прикрывая ладонью рот, он обратился ко мне:
— Прошу разрешения сменить рулевого!
«Молодец, — подумал я. — По-товарищески пришел помочь. Не кичится званием гарпунера», — но ответил ему коротко:
— Сменяйте! Следите за огнями слева… Не наскочить бы на чужих.
Я не слышал, что говорили рулевые, но по тому, как они вглядывались в картушку компаса, понял: один, как заведено, сообщал, на каком курсе он удерживал судно, а другой — какой курс он принял.
Гроза не унималась. Молнии уже сверкали над нами. Разорвав темноту, они на миг освещали разворошенный, словно кипящий океан. В такие мгновения нам удавалось разглядеть идущие по соседству суда. Наши китобойцы продолжали как-то сохранять строй, а флотилия «Эребус» утеряла всякий порядок: ее суда разбрелись, как жуки.
Какой-то китобоец вынырнул из пенистого круговорота и пошел впереди нас в семи-восьми кабельтовых.
Судно карабкалось с вала на вал, как застигнутый непогодой усталый путник. Казалось, что оно не движется вперед, а с каждой высокой волной откатывается назад..
Я перебрался поближе к Трефолеву и крикнул:
— Глядеть в оба! На нашем курсе судно, потерявшее управление.
— Вижу! Это, кажется, «Джеффрис».
Я вгляделся. Впереди действительно то показывался целиком на гребне волны, то исчезал с мачтами в провале китобоец Сигге Хауг-ли. Характерный силуэт судна нетрудно было узнать по странно скошенной трубе и неуклюжей приземистой надстройке.
«Что могло случиться? — не мог понять я. — Нет ли пробоины? Не залило ли машину? Может, с вахтенным беда? Надо подойти ближе». Я уже хотел передать приказание рулевому, как приметил, что «Джеффрис» не дрейфует, а идет своим ходом. Он благополучно пересек огромный накатившийся вал и стал забирать влево, освобождая нам путь.
«Видно, временная заминка, — подумалось мне. — Такой морячина, как Хаугли, справится с любой бедой».
Успокоясь, я взглянул на часы. До конца вахты оставалось тридцать три минуты.
Гроза продолжалась. Молнии почти ежеминутно сверкали над нами, раскалывая темный купол неба до самой воды. Мой слух уже улавливал раскаты грома. Значит, рев океана ослабевал и убавилась скорость ветра. Это хорошо. Но расслабляться еще рано.
Я опять стал вглядываться в волны океана: как там «Джеффрис»?