Рейс туда и обратно
Шрифт:
Он топтался на месте, медлил, а лейтенант опять крикнул: «Ну что замер столбом? Назад в Ленинград подался? Грабить и убивать? Семенов, веди его». И лейтенант махнул рукой куда-то за палатку. Там, слегка присыпанная снегом, громоздилась какая-то серая груда. Он, Колька, вначале и не понял, что это там такое, а потом вдруг увидел чье-то белое лицо, руку. И вдруг бросился к лейтенанту, вцепился в него и закричал: «Не трогайте его, это... мой дядя. И он не убийца, не вор, нет!» Лейтенант растерялся. Колька увидел его молодое круглое лицо. Лейтенант проговорил: «Да ты что, малец? Отпусти! Да как же не убийца, ведь из «Крестов»!»
Тяжело поднявшись с санок, к лейтенанту брела мама и слабо выкрикивала: «Это мой брат, не убийца он, не вор... по недоразумению попал...» Лейтенант пятился к палатке, возле которой толпились солдаты, и тут Вересов торопливо проговорил: «Лейтенант! Она правду говорит, не уголовник я, арестован по недоразумению. Накатал кто-то на меня, понимаете?!
Часа через полтора начальство, с которым лейтенант связался по телефону, приказало Вересова не трогать, а под охраной отправить в Ржевку, в комендатуру. «Спасибо вам, — бормотал Вересов, прощаясь. — Теперь вы для меня как родные». — «И вам спасибо. Если бы не вы... — устало говорила мама. — Все будет хорошо, вам поверят, бейте там фашистов. И к нам приходите, слышите? Обязательно приходите...»
Русов открыл глаза, посмотрел на часы, было без четверти четыре, пора на вахту, и, потянувшись за сигаретами, прислушался: ветер выл глуше, волны уже не вскидывались до иллюминаторов, качка стала более плавной, не такой резкой, как с вечера. Ну и слава богу, удрали, кажется, от этой «Марины», но что с «Коряком»? Нашелся ли? И кого все же спасли с «Эльдорадо»? Закурил, поморщился, голова будто полная дроби. Качнул головой, и ссыпалась дробь с тягучей болью от правого виска к левому. Без четверти четыре, самый сон... «Что за жизнь! — в который уж раз за этот рейс, за годы своих плаваний, с горечью подумал он. — Может, плюнуть на все да податься на сушу?» И об этом он размышлял не раз, да и какой моряк так не думал? Он глядел в подволок, по которому скользили зыбкие отсветы залитых лунным светом волн, и успокаивал себя — найдется «Коряк», найдется! Неторопливо курил и был еще весь в своих воспоминаниях, будто совершил длительное и трудное плавание туда, в свое тяжелое прошлое... Мама у дымного костра на льду Ладожского озера, похожая на ворох какого-то неопрятного тряпья — прожженное на боку зимнее, испачканное почему-то мелом пальто, рыжее байковое одеялко на плечах, заиндевелый шерстяной платок, а поверх гобеленовая, кулем, скатерть, из которой выглядывало сморщенное, как печеная картофелинка, такое родное, постаревшее лицо. И себя припомнил, неповоротливо, в длинном, до пят, отцовском пальто, бегущим за солдатами, которые уводили Вересова в сторону построек станции Ржевка. «Гребецкая, пятьдесят семь! — кричал он. — Квартира двадцать пять! Приходите!..»
Однако пора. Русов быстро прошел в душевую, включил холодную воду, вскричал, когда вода хлестнула по телу. Крепко растираясь махровым полотенцем, чувствуя, как тело наливается бодростью, он думал о том, что в океане никогда нельзя надеяться, что то или иное испытание последнее в рейсе, черта с два! Вот, к примеру, минует и это безобразие, ураган «Марина», и, конечно же, найдется «Коряк», найдется, а где-то впереди ожидают их новые сложности, а с ними и напряжение всех сил. Или это и является сутью любой морской работы — сплошное, бесконечное испытание твоих физических и моральных способностей? Наверняка и на его вахте, до которой осталось всего пяток минут, произойдет нечто такое, что все предыдущие сложности покажутся сущим пустячком. Хлопнет дверь рубки, с мрачным лицом войдет Бубин и положит на штурманский стол бумажонку, прочитав которую...
Резко зазвонил телефон. Так. Уже что-то произошло, коль звонят ему из рубки! Какие-то важные вести? О ком? О чем? Немного пригнувшись, Русов заглянул в зеркало, причесался. Ну и морда — лицо белое, с желтоватинкой у глаз... Опять требовательно и настойчиво загремел телефонный звонок, и, быстро одеваясь, Русов понял: звонил капитан, только он мог звонить ему повторно, после того, как Русов не поднял трубку. Так, где галстук? И как он оказался под койкой? Иду-иду!..
— Извини, что побеспокоил, — буркнул капитан, протягивая руку. Русов пожал плечами: о каком беспокойстве может идти речь? Работа есть работа. Капитан нахмурился. Действительно, что за чушь он несет? Кашлянул и, повысив голос, сказал: — Кажется, нам предстоят новые спасательные работы, Коля, черт бы побрал эту «Марину».
— Идем на поиск «Коряка»? — Голос у Русова со сна был хриплым, грубым.
— Нет, его ищут все суда Южной экспедиции. Тут другое: порт Ресифи обращается ко «всем-всем», кто находится в широтах острова Святого Павла, с просьбой обследовать остров. Они полагают, что члены погибшей бразильской яхты «Эль Бореаль» могли выбраться на этот островок...
— В общем-то, я такое предполагал. Выходит,
— Вот именно, курс-то наш лежит как раз мимо острова, и вокруг на несколько тысяч миль никого, кроме нас, нет. — Капитан направился в штурманскую, Русов последовал за ним, и оба склонились над столом, на котором лежала карта, вгляделись в маленькую, будто муха оставила свой следок, точечку. Это и был остров Святого Павла, или, как его называют бразильцы, Санта Пауло. Капитан взял циркуль, смерил расстояние от той точки, в которой находился «Пассат», до острова. Бросил циркуль: — Топать еще семьсот с лишним миль, да на некоторое изменение курса уйдет миль сто... В общем, трое суток хода.
— Ас управлением связались?
— Угу. И уже получили ответ за подписью Огуреева. «Действуйте на свое усмотрение». А как нам действовать, а?
— Ах, Огуреев, Огуреев! Осторожен, большим начальником будет, — усмехнулся Русов и, взяв линейку, прочертил новый курс, четкую линию к острову Святого Павла. Поглядел на капитана. Тот кивнул, а Русов сказал: — Лишь бы они выбрались с. рифов на остров, эти лихие мореплаватели. — Задумался: — Странно, как они могли наскочить на этот островишко? Скала посредине океана, ее при желании-то обнаружить трудно, а они трахнулись о нее?
— Коля, я ушел, — ослабшим голосом проговорил капитан. — Столько трагических событий, да наш еще разговор. Все так живо, страшно вспомнилось... Ну, спокойной вахты.
— Уж куда там. — Русов облокотился о стол, уставился в точечку на карте. — Странно все это, капитан, очень странно.
— Да, вот что еще. Получено известие о тех, кто спасся с танкера «Эльдорадо». Радиограмма на столе, под лоцией.
Да, странно все это, очень странно. Русов ходил взад-вперед по рубке, порой останавливался у лобовых окон и подолгу глядел в океан. Все так же громоздились волны, очертания их сгладились, и ветер уже не срывал с них пену, а лишь рябил воду, растягивал по волнам серебристые узоры, похожие на серебристую витиеватость клинка дамасской стали. Утихает «Марина», не угналась за нами, а за трое суток, что они потратят на переход к острову, и вообще все стихнет, ветер останется за кормой, будет светить солнце, но зыбь не уймется, мягкая и пологая в океане, она очень опасна возле берега, а тем более такого, каким является тот островок Санта Пауло... Так значит, о н и высадились? Ну да, они высадились на этот островок, лежащий вблизи курса, которым идет «Пассат» специально, чтобы...
Русов мотнул головой: какие все глупости! Он вернулся в штурманскую, вынул из-под лоции листок радиограммы и, как игрок, не перевернул его, а накрыл ладонью, задумался. Если бы можно было слить всю воду из морей и океанов, то обнажилось бы дно. Там горы, холмы и каменистые пики, там белая, кудрявая вязь коралловых рифов, песчаные, усыпанные раковинами и морскими звездами поляны, илистая грязь. И куда ни кинешь взгляд — обломки погибших судов. Вот высятся многоэтажные надстройки гиганта морей и океанов, пассажирского лайнера «Титаник». Висят над бортами заросшие водорослями шлюпки; змеятся покрытые ракушечником цепи; торчат из ила штоки якорей. А там лежит на боку «рыбачок», тоже, как и «Титаник», наскочивший на айсберг и затонувший в серых, туманных широтах Северной Атлантики, черно, зловеще зияют отверстия выдавленных водой иллюминаторов. Громоздятся стальными палубами американские и японские линкоры, покатой горой вздыбился английский авианосец, а вокруг него лежат сорвавшиеся с палубы самолеты. Там и сям торчат рубки немецких, русских и итальянских подводных лодок; вздымаются черные чудовища-сухогрузы типа «Либерти». У этих посудин была трагическая особенность ломаться во время шторма пополам. И вот отдельно лежит носовая часть судна, отдельно кормовая. Сгрудились разбомбленные, затопленные бомбами и торпедами суда северных конвоев; лежат на дне океанов и морей изъеденные морским червем клиперы, фрегаты и барки, паровые, колесные пароходы, турбоходы, красавцы «торгаши» и уродики «кунгасы»... В какой-то из газет Русев вычитал, что за всю историю человечества морские пучины поглотили более миллиона судов!.. Русов поежился: что ни год, то полтораста-двести теплоходов, танкеров и всевозможных других судов не возвращаются в родные порты. Сколько же человеческих жизней отнимает беспощадное синее чудовище; сколько страшных трагедий, сколько криков проклятия соленой воде, самых последних вскриков мольбы и прощания, когда вода уже вливается в легкие, мыслится за этими трагическими цифрами, сколько женских слез!
Вот и «Эльдорадо», да и бразильская яхта, почему-то с названием того самого созвездия, откуда появился «инопланетянин» Юрик Роев... Но кто же спасся с «Эльдорадо»? Повар Ли? Вряд ли, слишком толст и рыхл... Старпом Андре Сабатье?.. Но тому ведь надо было не просто спасаться самому, а и свою любимую жену, Олинду, спасать! Замешкались в каюте, не успели и до шлюпок добежать, как танкер ушел под воду... Томми? Но Томми, как говорил Юрик, спал в закутке, где хранятся запасные детали для главного двигателя, а это в глубинах машинного отделения, разве можно успеть за считанные минуты выбраться оттуда?