Рейс туда и обратно
Шрифт:
— Кома эста? — выкрикнул Русов, что означает по-испански «как дела?», фраза в подобной ситуации не очень кстати, но Русов знал испанский язык не так блестяще, как хотелось бы, и он вновь повторил: — Кома эста, компаньеро?
— Биен, — отозвался один из бразильцев и хрипло засмеялся, а потом, протянув руки к шлюпке, выкрикнул: — Вота! Во-ота.
— Ребята, воды им дайте. Боцман и Петька, вы остаетесь тут, Жора, доктор и Серегин — со мной, надо искать других.
— Дос... каса! — выкрикнул один из бразильцев и махнул рукой куда-то в глубину острова. —
— Двое в доме, — сказал Русов. — Ребята, быстренько за мной.
«Двое в доме. Кто же еще там?» — торопливо шагая по узенькой, сжатой отвесными скалами бухте, размышлял он. Между бурыми валунами валялись бревна, обломки ящиков и бочек, обрывки сетей. Мелькнул красный спасательный круг с четкой белой надписью по-немецки: «Орион», а там весло, какой-то железный бак, бутылка, покрытая белой россыпью ракушек. Из-под ног, суматошно взмахивая еще не оперившимися крыльями, разбегались крупные, с курчонка, птенцы. Альбатросы, что ли? Русов прыгнул с валуна на валун, поскользнулся, чуть не упал, оперся на палку, осмотрелся: где же дом?
Упарился. Он остановился, отер с лица пот и увидел, как Жора, несколько убежавший вперед, размахивает рукой. Вместе с Серегиным они направились к Жоре и вскоре обнаружили за скалами небольшой, сложенный из просмоленных брусьев, под цинковой крышей дом, поставленный на несколько валунов. Серые его стены кое-где протрухлявились. Черной дырой глядело в сторону океана окошко. Распахнутая дверь висела на одной петле. Жора стоял на пороге дома: сюда, здесь они.
— Погоди, не входи, — окликнул его Русов и взбежал по прогибающимся ступеням крыльца. — Погоди, Жора... Дай отдышусь.
Несколько минут они стояли возле дверей, Жора все порывался войти в дом, но Русов удерживал его, будто пытался предостеречь от какой-то опасности, потом шагнул в полутемное, с низким потолком тесное помещение и осмотрелся. Стол, скамья, несколько полок с какой-то утварью.
— Вот они, — сказал, пролезая вперед, Жора. — Мертвы?
— Да не торопись ты, — удержал его Русов. — Почему мертвы?
На прогнивших, осевших досках пола, на комьях сухих водорослей лежали двое. Русов шагнул, наклонился, махнул рукой Серегину: отойди от окна.
— Мужчина и парнишка, — прошептал за его спиной Жора. — Живы?
— Валька, черт, да отойди же ты от света!
Русов встал на колени, вгляделся в бурое, заросшее черной щетиной лицо пожилого мужчины. Парнишка в изодранных джинсах, с красным платком на шее будто прикорнул рядышком. На голове у него была нахлобучена спортивная, с длинным козырьком кепка, и Русов видел лицо паренька лишь в профиль. Какое-то окровавленное тряпье. Пустая бутыль. Руки у паренька были обмотаны тряпками. Видно, когда мореходы карабкались на скалы, вода отрывала их и вновь бросала на покрытые ракушечником и кораллами камни. На Кубе, где Русову довелось работать почти полтора года, такие камни называются «собачьими зубами».
Парнишка! Русов усмехнулся и потряс мужчину за крутое плечо: жив? Прикоснулся ладонью к лицу мужчины, оно было колючим и теплым: жив. Просто сознание потерял, наверное, от потери крови или голода, жажды.
— Как... они? Что с ними? — жарко выдохнул ему в затылок Жора. — Переверни-ка мальчишку на спину.
Глаза уже пообвыкли, и Русов взял мальчишку за угловатые плечи, повернул на спину, вгляделся в симпатичное, в потеках подсохшей крови, лицо. Холодное, неживое. Русов расстегнул ворот рубахи и сунул руку под рубаху. Распрямился, поглядел на Жору, потом на Вальку Серегина.
— Девушка, — сказал он. — Жорка, флягу.
Сопя, Жора возился с флягой, никак не мог отвинтить пробку, а Русов приподнял девушку и, помедлив немного, стянул с ее головы кепку. Из-под нее высыпались золотисто-белые, а не черные, как ожидал, волосы.
Придерживая голову девушки, он приложил к ее рту флягу, девушка шевельнулась, открыла глаза, жадно прильнула к горлышку. Пила торопливо, вода лилась по ее щекам, шее, стекала за ворот распахнутой рубахи. Жора стоял рядом на коленях, поддерживал девушку.
— А доктор-то наш где? — спросил он.
— Да тут я, — послышался задыхающийся голос Гаванева. — Один из тех мужиков... вдруг повалился. Пока привели в чувство, затащили обоих в шлюпку... Жора, подвинься. — Доктор опустился на колени, раскрыл свой саквояжик, достал бутылку с нашатырным спиртом и ватку. — Ну-ка... девушка? Она-то в порядке, только очень ослабла. Несите ее в шлюпку.
— Коля, дай я.
— Хорошо. Только осторожно.
— А этот совсем плох, — сказал доктор, возя ватой под крупным, шишковатым носом мужчины. — Большая потеря крови. Да и у девчонки тоже, слышишь?
— Слышу, слышу.
Девушка открыла глаза, были они светло-серыми, вздохнула, и голова ее откинулась, тяжело ссыпались волосы.
— Берем мужика, ребята...
Прежде чем покинуть дом, Русов еще раз осмотрел его и на одной из полок обнаружил толстую, в разбухшем от влаги переплете книгу. Поднес ее к окну, раскрыл. Был это своеобразный вахтенный журнал острова. Взглянул на последнюю запись. «Исследовательское судно «Парамарибо», порт приписки Рио-де-Жанейро, посетило остров Святого Павла 12 июня 1962 года». Русов закрыл книгу, положил ее на полку, прикинул, выходило, что последнее судно, если не считать яхты «Эль Бореаль», побывало на этом островке десять лет назад. А вот и Серегин,
— Тимоха! — орал в бухте боцман.
— Удрал? — раздраженно выкрикнул Русов. Мужик-бразилец был весом под центнер, взмокли вчетвером, пока дотащили. — Да помоги же! Говорил, не бери? Говорил?!
— Да я сейчас... минутку-то подождать можем? — растерянно бормотал боцман. Он грузно подбежал, подхватил носилки. Пыхтя, отдуваясь, сопя, они вволокли бразильца в шлюпку и устроили его в носовой части, где уже лежали остальные спасенные яхтсмены. Двое то ли спали или тоже потеряли сознание, а девушка глядела в небо, и по ее серому от истощения лицу скользили тени птиц.